Последние статьи
|
|
|
|
|
|
Интересный факт
|
|
Война 1812 года... Для россиян — она отечественная. А для белорусов, для наших предков, которые менее двадцати лет назад пережили третий раздел своей страны? Одни шли в войска Наполеона, надеясь на восстановление ВКЛ, другие присягнули новой власти и воевали с войсками Наполеона, а у рекрутов вообще никто ничего не спрашивал. Из них делали пушечное мясо. В итоге белорусы в битве под Бородино были как с одной стороны, так и с другой...
(Tut.by) |
|
|
Google
|
|
|
|
|
|
| Варшава (I часть) |
ВАРШАВА
I
Открываю глаза, рассматриваю трещины на высоком потолке. За окном гремит трамвай, останавливается, открываются двери. Звучит искаженный динамиком голос: «Следующая остановка — площадь Бядули».
Спрыгиваю с дивана, подхожу к окну. Старый красно-желтый трамвай трогается, дрожат провода. Из кафе «Глинтвейн» выходит дядька в белой рубашке, поворачивает к военному кладбищу.
В квартире тихо. Иван Петрович и Вера Сергеевна — на даче. Мама — их двоюродная племянница, она попросила, чтоб я пожил у них на вступительных экзаменах.
Натягиваю синие джинсы — поддельный «Levis» из Китая — и иду на кухню мимо запертых дверей в спальню и кабинет.
Большая кухня вся захламлена. Ведра с огурцами, пустые банки, пластмассовые крышки. На столе — кучка топинамбуров, «земляных груш». Их выращивает на даче Вера Сергеевна. Я пробовал — не понравились.
Включаю электроплиту с кривыми конфорками, ставлю чайник. За окном чирикают птицы.
Отрезаю кусок батона, намазываю вареньем. Капля стекает на стол, я вытираю ее пальцем.
На стене — календари на этот год, на девяносто первый и на девяностый. На девяностом улыбается стюардесса в пилотке. «Летайте самолетами Аэрофлота».
Сыплю в чашку грузинский чай из квадратной пачки, наливаю кипяток. Несколько чаинок плавают на поверхности.
Захлопываю дверь, спускаюсь по лестнице. Воняет мочой. По вечерам на площадке второго этажа тусуется компания подростков, они поют под гитару Цоя и «Чайф». Мне слышно их, когда я зубрю устные темы по английскому.
На улице поворачиваю налево, к институту. Все дома здесь — серые, сталинские. Смотрю на свое отражение в витрине гастронома. На белой майке — рисунок: джинсовый чувак на мотоцикле.
У входа в иняз толпятся родители, громко разговаривают, махают руками. Внутрь их не пускают. На газоне лежат три чувака в костюмах. Рядом валяются их рюкзаки.
Показываю паспорт и экзаменационный лист чуваку с красной повязкой, прохожу в фойе.
К доске объявлений — не пробиться. Из толпы вылезает Аня из моей группы. Она пахнет духами и потом, губы накрашены ярко-красным. Я говорю:
— Привет. Что тебе по диктанту?
— «Четыре». А тебе?
— Еще не смотрел.
— Ну ладно, пока. Удачи.
— Спасибо.
Проталкиваюсь к отпечатанным на машинке листам, нахожу свою группу, «А-15». Мне — «пять». Рядом разговаривают две девушки.
— Нет, я уже третий раз поступать не буду.
— И я тоже. Пошло оно все на фиг — только мозги сушить… Посмотри на эту козу — оделась, как будто в ресторан.
Они смотрят на загорелую девушку в черной кружевной блузке. Под блузкой — черный лифчик.
Спускаюсь в переход, захожу в «Энергию». В магазине — чужой, «импортный» запах. Пацаны лет по десять разглядывают видики — тридцать тысяч и дороже. Из аудиокассет самые дешевые — «Fuji» по двести.
В метро душно, воняет. Рядом со мной — два мужика. Один — лысый, с бородой, у другого — длинные седые волосы и закрученные кверху усы. Седой говорит:
— Незалежнасть — гэта як божы дар для усих беларусау.
— Да, при всех минусах, это уникальный шанс. Хватит, пожили уже под поляками, потом под москалями. Теперь есть шанс стать полноценной европейской страной.
— Няма нияких праблемау, Сяржук, нияких праблемау.
В переходе на Октябрьской захожу в новый «комок», говорю продавщице:
— Можно посмотреть вон те солнечные очки — за двести пятьдесят?
Она кивает, вытаскивает очки с круглыми стеклами из прозрачного пакета, подносит зеркало. Очки смотрятся классно. Я отдаю продавщице деньги, сдираю со стекла наклейку «ultraviolet protection».
В ГУМе — новый отдел: «товары за СКВ». Джинсы, куртки, кроссовки. Возле кассы висит «косуха» с красной подкладкой, на ценнике — «100$/15000 руб.».
На улице, у палаток с канцтоварами, усатый мужик продает на разлив лимонад. Даю ему три десятки, он берет полуторалитровую бутылку с этикеткой «Orange» и пластиковый стакан. Я поднимаю глаза, смотрю через очки на небо. Облака кажутся серыми тучами.
II
Стою у окна. Дождь. По стеклу размазались капли. Дядька с портфелем идет к «москвичу-412». В комнате — холодно, отопление включат только пятнадцатого октября.
Тети Нины, хозяйки, нет дома — с утра поехала в ларек к хлебозаводу за свежим батоном. На кухне бубнит радио. В туалете шумит вода.
Не спеша сую тетради в рюкзак — первой пары сегодня нет. Ручка падает на пол, я наклоняюсь. Под столом — три пустых молочных бутылки и хлопья пыли.
На остановке — два пацана с ранцами и дед с мешком. За пятиэтажками дымят трубы. Из-за магазина хозтоваров выезжает трамвай.
Я сажусь на продавленное сиденье, складываю зонтик, достаю из рюкзака тетрадь. Учу устную тему «My Day Off» — «Мой выходной».
В переходе у таксофонов курит чувак в грязных джинсах.
— Слушай, можно тебя на минутку?
Я подхожу.
— Братан, ты здесь учишься, да?
— Ага.
— Понимаешь, такое дело… Пацаны вчера освободились, надо помочь.. Рублей пятьдесят, а?
— У меня столько нету.
— А сколько есть?
— Пятьдесят, может, и есть, но мне на обед надо…
— Ладно, не жмись ты. Пацаны только откинулись, а тебе — пожрать. Дай хоть двадцатку…
Я достаю кошелек, вынимаю две бумажки со скачущим зайцем, отдаю ему.
— Ну, спасибо. Ладно, давай.
Он сует мне руку, я жму ее, поднимаюсь по ступенькам.
К институту движется народ. На пятачке у входа — толпа курящих.
Английский — в четыреста первой. Я сижу за последним столом. На стене накорябано ручкой: «Хочу устроиться на работу, телефон 71-91-03». Рядом — другим почерком: «Соси банан».
Впереди Карпенко говорит Рублевой:
— В воскресенье ходили на «Динамо», малому за курткой. Двадцать пять баксов, представляешь? В пятом классе пацан. А я заикнулась, что хочу дубленку, так они заныли — денег нет, денег нет.
— А мне мои железно пообещали новые джинсы. В эти выходные идем на «Динамо», но я сначала похожу по «комкам» — вдруг что нормальное будет. Я летом купила в «комке» светлые джинсы, «ливайс». Почти, как настоящие. Здесь, недалеко от института…
— За сколько?
— Не помню, летом еще. Тысячи полторы — максимум.
— А в каком магазине? В том, что прямо на проспекте?
— Нет, за «Тортами», знаешь? Пройти «Торты», кинотеатр «Мир», и в следующем доме…
Карпенко — симпатичная брюнетка с короткой стрижкой, а Рублева — уродка, носатая, неприятная. Правда, фигура — ничего, особенно грудь.
Звенит звонок. Я поворачиваюсь к окну. На пятом этаже дома, где аптека, у окна стоит тетка. Я вижу ее каждый раз, когда у нас пара в этом корпусе.
Заходит Кузнецов. Ему лет двадцать восемь, в черном свитере и светло-синих джинсах.
Мы привстаем, садимся. Кузнецов подходит к окну.
— Все стоит тетя. Мы учились — стояла, теперь вот вы…
— Учиться хочет, — говорит Липатов. — Спик инглиш. Наверно, поступала в иняз раз десять, и не поступила. Теперь вот смотрит и давится слюной.
Я открываю последнюю страницу полуобщей тетради, закрашиваю клетки через одну.
Кузнецов садится за стол, смотрит на нас.
— Знаете, я утром делал два часа синхронного перевода… В общем, чувствую себя, как выжатый… апельсин. Так что, давайте поработаем в щадящем режиме. Мы же с вами на одной стороне, хотя формально и по разные стороны кафедры.
Некоторые улыбаются, отличница Трофименкова морщится.
— А вообще, сейчас для переводчиков лафа, можно сказать, — говорит Кузнецов. — Особенно с английским. Можно зарабатывать очень неплохо, в энное количество раз больше, чем, скажем, те, кто находится по эту сторону кафедры.
Он встает из-за стола, идет по проходу. У Голубовича вместо закладки — календарик с «мицубиси».
— Что, голубая мечта? — спрашивает Кузнецов. Голубович надувает губы, дергает плечами. — Тысяч десять «зеленых» стоит, не меньше.
Конкина спрашивает:
— Юрий Николаевич, а это правда, что со следующего года обучение будет на белорусском?
— Вообще, слухи такие ходят. От наших правителей можно ожидать чего угодно. То они, извиняюсь за выражение, задницу Москве лизали, то вдруг все стали ярыми националистами. Сейчас даже мультфильмы на белорусский переводят. Видели? Я вчера включил телевизор — там «Калыханка», и в ней мультфильм — на белорусском.
Конкина говорит:
— А как мы будем, если белорусский введут?
— Ну, как будем, как будем… Выучим. В школе все учили, вспомним, освежим… Будете знать еще один европейский язык. — Он хмыкает.
Мою руки холодной водой в туалете на втором этаже. Рядом курит препод с нашего факультета — он ведет у сто восемнадцатой группы. В костюме, белой рубашке, волосы стянуты в хвост. Он кладет сигарету на край раковины, вынимает из кармана калькулятор, начинает считать.
В буфете корпуса «А» беру две вареные сосиски с остывшим пюре и стакан томатного сока. Плачу восемьдесят три рубля.
Сажусь за стол. На нем — три пустых стакана и тарелка с целлофаном от сосисок.
В углу какая-то группа празднует день рожденья. На столе — торты и бутылки лимонада.
— Позвольте мне поднять этот бокал за нашу Марину, — говорит волосатый чувак. — Умницу, красавицу, спортсменку. Вот, разве что, уже не комсомолку. Зато, в прошлом, само собой, пионерку…
Все хохочут, чокаются лимонадом.
Я разламываю вилкой сосиску.
*
Захожу в ЖЭУ рядом с домом. В коридоре горит тусклая лампочка. Мужик курит сигарету без фильтра, у ног — ящик с инструментами. В углу свалены лопаты и метлы.
Иду по коридору, упираюсь в дверь, открываю.
Еще коридор. Несколько дверей. На одной — табличка «начальник». Я стучусь, заглядываю.
— Здрасьте.
За столом — тетка в черной телогрейке, читает «СПИД Инфо». На полу — обогреватель с раскаленной спиралью. Я вхожу, закрываю дверь.
— Ты по какому делу?
— Насчет работы. Я — студент, хочу устроиться дворником.
— А где учишься?
— В инязе.
— Иногородний?
— Ага.
— А откуда?
— Из Могилева.
— Стипендию что, не платят?
— Платят, но мало…
— Да, это раньше можно было жить на стипендию… Что, и родители не помогают?
— У них самих не особо… Да я и не хочу, я лучше сам заработаю.
— Сам, говоришь, заработаешь?
Я киваю. Тетка кладет газету на стол. В центре страницы — фотография голой девушки.
— Это ты, конечно, молодец, что хочешь сам заработать. Не то, что некоторые — только пить-гулять.
Она достает из пачки «BT» сигарету, наклоняется, прикуривает от спирали, пододвигает пачку ко мне.
— Нет, я не курю.
— Тоже молодец. Хороший парень — сразу видно. Но помочь я тебе не могу. У нас все места забиты, никто не уходит — у некоторых жилье наше, нельзя уходить. А у кого свое, все равно не уходят — сейчас с работой тяжело, никуда не устроишься. Так что…
— Ладно, спасибо.
— Не за что.
*
Пьем пиво в кафетерии булочной — я, Липатов и Голубович. Липатов в «косухе», черных джинсах и грубых ботинках. Он слушает только «Депеш мод». Голубович — в обычной серой куртке.
— Хорошо вчера погудели, — говорит Липатов. — Пошли с моей герлфренд в кабак, посидели. Тысяча двести. Вся стипендия, короче. Проводил ее, потом пипла знакомого встретил, раздавили ботл рашен водка. Утром еле встал…
Липатов морщится, отпивает пива. На стойке — серые бумажки от пирожных, обсыпанные крошками. Голубович отставляет бутылку, кусает заусенец на пальце. Он говорит:
— Ну, я вообще тоже с пацаном вчера, корешем своим… Зарулили в кафе, по сто водки…
— Ты ж говорил — дома сидел, футбол смотрел, «Барселона» — ЦСКА?
Я спрашиваю:
— А кто выиграл?
Голубович краснеет.
— Так это после футбола уже…
Голубович смотрит на свои пальцы, они вымазаны шариковой ручкой. Он поворачивается ко мне.
— Ну что, нашел работу?
— Не-а. А ты?
— Тоже пока голяк. Дал объявление в «Экспресс-газету» — «студент ищет работу в свободное от учебы время». Звонит какой-то хрен, говорит: есть работа — продажа курток «аляска». Он их шьет, а я должен выкупать за свои бабки и продавать на Комаровке. Я его послал, конечно. — Голубович отхлебывает пива. — Вот устроиться б на валюту на Комаровке. Это, блин, работа, я понимаю... Липа, ты кого-нибудь знаешь, кто там работает?
— Одного знаю — он в сорок шестой учился. Вместе на УПК были, а летом «косухи» брали в ГУМе. Там тогда коммерческий отдел открыли, и в нем — «косухи» по пятнадцать штук. По сто баксов, короче. Потом, в августе, бакс скакнул, а они цены поднять не успели, лоханулись. И «косухи» стали уже не по сто, а по семьдесят — если рублями. Он мне позвонил, мы поехали, взяли.
Я спрашиваю:
— А он что, тоже от «Депеша» тащится?
Голубович говорит:
— А ты с ним можешь побазарить — ну, насчет того, чтобы устроиться на валюту?
— Побазарить, конечно, можно, только сам понимаешь: все туда хотят. Знаешь, сколько кэша приходит? Платишь в день двадцать баксов за место, а остальное, что заработал, твое.
Лицо Голубовича напрягается, он прищуривает правый глаз, трогает подбородок.
— Двадцать баксов в день? Ни фига себе… А сколько он тогда зарабатывает?
— Это тебе никто не скажет. Знаю, что до хера. Музыкальный центр себе взял за четыре сотни, на автоматах играет, в кабаке сидит почти каждый вечер.
— Блин, везет же людям… Ты с ним поговори, ладно?
— Сказал, поговорю — значит поговорю.
*
Комитет по делам молодежи — в бывшем райкоме комсомола. Вахтер не отрывает глаз от книги «Подозрение. Современный зарубежный детектив».
Стучусь в дверь с табличкой «приемная», заглядываю. Секретарша печатает на машинке.
— Извините, а куда насчет работы? Я студент…
— В триста двадцатую комнату.
На дверях — таблички. ООО «Импэксторг». МП «Унимакс». ООО «Валерия». На триста двадцатой таблички нет, только номер.
Стучу, открываю дверь, захожу.
Темно, задернуты занавески. Толстый чувак играет на компьютере в футбол. Не глядя на меня, он говорит:
— Подожди, я сейчас.
По зеленому экрану бегают синие и белые футболисты.
В комнате — больше никого. У стены — еще два стола с компьютерами, в углу — пустой застекленный шкаф.
— Есть! Сделал немцев! — орет чувак.
— Я насчет работы. Студент, хотел бы в свободное время…
Чувак махает рукой.
— Бесполезно. Таких, как ты, знаешь, сколько? Некоторые сами ходят по фирмам, просятся на работу. И все бесполезно.
— А что тогда делать?
Чувак хохочет.
— Снять штаны и бегать. Ладно, это так — шутка. Ты взрослый человек, должен понимать — все хотят зарабатывать. Кстати, где ты учишься?
— В инязе.
— Ну, тебе и карты в руки. Какой язык, английский?
— Да.
— Так чего ты тогда это самое? Дай объявление в газету, уроки там, переводы… Это сейчас всем надо …
— Я только на первом курсе…
— Ну, тогда да... — Чувак пожимает плечами. — Придется посидеть пока на бобах. Ничего не могу предложить.
— Понимаю.
— Ты не психуй. Заходи еще или звони — тридцать пять ноль пять пятнадцать. Вдруг что-нибудь появится. Мы это, стараемся держать руку на пульсе.
— Ладно. Спасибо. До свидания.
— Пока.
*
Сижу в читалке иняза, в углу, за последним столом. Пишу упражнения из грамматики Аракина. За столом передо мной — девушка и волосатый чувак. Она спрашивает:
— Поедешь на эти выходные домой?
— Не-а. Что там делать? Лучше здесь в общаге потусоваться, бухнуть.
— Я тоже буду в эти выходные пить. Надоела учеба, все вообще надоело.
— И с кем это ты будешь пить?
— Не скажу. — Девушка улыбается. — Ты все равно не знаешь — они из моей гимназии.
В упражнении надо вставить артикли, кто-то уже вписал их шариковой ручкой. Я механически, не думая, переписываю предложения в тетрадь.
Волосатый встает из-за стола, отодвигает стул. Сиденье дребезжит. Он наклонятся к девушке, она целует его в щеку. Волосатый идет к выходу.
Я смотрю в учебник. Писать второе упражнение лень. Девушка что-то тихонько напевает.
На столе шариковой ручкой переписан текст песни «Наутилуса» — «Я хочу быть с тобой», все куплеты и припев.
Я отдаю учебник библиотекарше, забираю студенческий, выхожу из читалки , хлопнув стеклянной дверью.
На улице дождь. Я раскрываю зонтик. В одном месте ткань оторвалась от спицы, там дырка, в нее затекает вода. На серой стене дома написано баллончиком: «2-12-85-06. Это мой номер».
Сижу под компостером, держу наготове талон. Толкнув меня коленом, подсаживается мужик. Я поворачиваюсь, смотрю на него. Он говорит:
— Я сам — с Киева. Работаю на автобазе. Приехал сюда взять «газон» — договорился в военной части, около моста. Знаешь?
— Не-а.
— Ну и нечего тебе там знать.
— Может, и нечего.
— Отдал триста тысяч. Слышал? Триста тысяч. Это тебе не хуй собачий! Ни расписки, ни говниски. Отдал — и все, под честное слово.
— А если кинут?
— Как кинут?
— Ну, не дадут машину. Скажут — мы тебя не знаем.
— Как это — не знаем? Это что б такое было? Вообще хер знает что.
— А разве сейчас не хер знает что?
— Не, пацан, это еще жить можно. Вот после войны было — то вообще пиздец. Люди падаль жрали…
Мужик смотрит на меня. У него загорелое лицо, шрам на губе и красная сетка сосудов на щеках. Он наклоняется к моему уху и шепчет:
— А вообще, скажу тебе по секрету, — у меня в номере еще пятьсот. Во как!
Трамвай останавливается. Мужик выходит, заходит чувак в кепке. Он достает удостоверение контролера.
— Готовим талоны на контроль.
Пассажиры начинают суетиться, пробивать талоны. Я сую свой в щель компостера. Контролер кидается ко мне, я успеваю нажать на рычаг.
— Что, самый умный?
Я протягиваю ему талон.
— Не пойман — не вор.
— Я тебе сейчас покажу «не пойман — не вор». Сидит под компостером, думает — я не вижу.
— Но вот же талон, пробитый.
— А мне все равно, пробитый или нет. Ты когда его пробил? Безбилетным считается пассажир, который до следующей остановки не пробил талон — так в правилах сказано. — Он кивает на табличку под стеклом, на кабине водителя. — Так что плати штраф — двести рублей.
— У меня нет, я студент.
— А мне какое дело, кто ты? Сейчас отвезу на конечную и сдам в милицию.
— Сдавайте. Вот у меня талон.
— Смотри, где твой талон. — Он рвет талон и кидает на пол. — Ну-ка на выход.
Трамвай отъезжает. Контролер прячет удостоверение в карман. Он старше меня года на два. Над верхней губой — редкие черные волоски.
— Ну что, поговорим?
— О чем?
— Сейчас увидишь.
Удар кулаком в живот. Я приседаю. В лицо летит ботинок. Я уклоняюсь, падаю, вскакиваю. Он хватает меня за куртку. Я вырываюсь, бегу.
Оглядываюсь. Контролер спотыкается, падает, орет:
— Еще раз поймаю — тебе не жить!
Тетя Нина сидит на кухне, читает книгу «Анжелика и король». Я ставлю чайник на плиту.
— Ну што там, у институте?
— Ничего, все как всегда. А что у вас нового?
— Ай, малако апять падаражала. И масла, и смятана. Как жыть, Володя, ты мне скажы, а?
Я пожимаю плечами.
— Мая пенсия — тысяча. Ну, ты даеш васемьсот за квартиру. А што щас на гэтыя грошы купиш, а? Да, я уборщицай усю жизнь рабила, зарплата малая — сначала на камвольнам камбинате, патом у гастраноме. А муж мой, Саня, памёр у том гаду — трынадцатого наябра буде гадаушчна. У яго и пенсия добрая была, и рабиу ящо — у ахране. А тяпер мне што? Усё гэтые паляки паганые зрабили — Шушкевич и Кебич. Ня любять яны беларусау…
— А детей у вас нет?
Она махает рукой.
— Дочка адна, тры гады, як завербовалась на север, жыве там у этай мерзлате, мне и не пиша дажа. Што яна ёсть, што няма…
Чайник закипает, я сыплю в кружку заварку, наливаю кипяток. Открываю старый холодильник «ЗИЛ». Внутри воняет прогорклым маслом. Я достаю колбасу.
— Вот вывучышся, станеш рабить, многа зарабатывать… — говорит тетя Нина. — А я скора падохну. Забяры меня к себе, Саня, а? Как я тут без тябе адна? — Она плачет.
По стеклу молотит дождь. Светятся окна домов. Уличные фонари не горят: у города нечем платить за электричество.
*
Кузнецов заходит в аудиторию, садится на стул, закинув ногу на ногу.
— Вам повезло, можно сказать. Или наоборот — не повезло. Фор хум — хау, как говорят студенты, не знающие английского. Короче, занятия отменяют до конца недели. То есть, вас ждут пятидневные каникулы. Радуйтесь. Иногородние могут навестить своих родных и близких, остальные — весело провести время в столице нашей независимой республики.
До электрички — полчаса. Я беру в вокзальном буфете чай. Стакан помечен белой краской, залог — десять рублей. Следующий в очереди — лысый мужик в кожаной куртке. Он достает кошелек, полный долларов и белорусских, вытаскивает «медведя», сует буфетчице.
— Бутерброд с колбасой и чай.
Подают электричку, люди, отталкивая друг друга, кидаются занимать места. В дверях — давка.
Я захожу в вагон одним из последних. Свободных мест нет. На синих дерматиновых сиденьях — плохо одетые люди со скучными тупыми лицами.
Я прислоняюсь к боковине сиденья, достаю «Игру в бисер» Гессе, начинаю читать.
По вагону, расталкивая стоящих, идет бухой солдат в расстегнутой шинели. Он наклоняется мне к уху, от него пахнет водкой.
— Выпить ни хуя нет?
Я мотаю головой.
— Ты не сцы, я заплачу. У меня бабки есть.
Он показывает комок смятых «зайцев». Я опять мотаю головой.
За окнами темно. Многие уже вышли. Я сажусь на свободное место.
Свет тусклый, глаза устают. Я закрываю книгу. В окнах ничего не видно, кроме нерезких искаженных отражений. В углу вагона, у дверей в тамбур, сидит на полу бомж. Рядом — его хозяйство в пластиковых пакетах и коробке от бананов.
С лязгом открывается дверь, заходит мужик в светло синей форме.
— Приготовили билеты для проверки.
Я вскакиваю, хватаю сумку, бегу к выходу с другой стороны.
В тамбуре курит дед в телогрейке. Электричка тормозит, двери открываются. Я выпрыгиваю.
Темнота. В будке станции светится окошко кассы. Я бегу вдоль электрички в сторону, откуда пришел контролер, вскакиваю в следующий вагон. Двери закрываются, электричка трогается. На обоих стеклах набиты надписи «Не прислоняться». Слева «не» содрано.
На сиденье напротив меня — мужик. Лет сорок пять — пятьдесят, морщинистое лицо, лысина прикрыта клоком волос, из ноздрей торчат волоски. На полу — пустая бутылка от водки. Мужик говорит:
— Вот ты, наверно, студент?
— Студент.
— Ну, значит, умный, разбираешься во всем. Не то, что мы — старики.
— Ни в чем я не разбираюсь.
— Ладно, ты не это самое. Ты знаешь, о чем я говорю. Вот ты мне объясни, что такое происходит? Я ни хера не могу понять. А ты?
— Что вы имеете в виду?
— Ты мне мозги не это самое… Что это за блядство, а? Одни спекулянты, и больше ни хера. Купил за копейку — продал за рубль. Как это, ты мне объясни. Один, блядь, всю жизнь работает, как папа Карло, и ни хуя денег нет, а эти, бля — купил за копейку, продал за рубль…
— А что тут такого? Каждый может этим заняться. Даже вы, например.
— Ты что, дурной?
— А что такое?
— Нет, ты, это самое, извини, но я... Ну, выпили, ты понимаешь. И непонятно все. Раньше жили... Все было понятно, получил двести рублей в месяц — и хорошо, а сейчас не поймешь, сколько этих бумажек надо… Ерунду сделали — белки на деньгах, зайцы… Ленин там, Кремль — это ладно, а то зайцев… Или почему сейчас по радио говорят «Паважаныя спадары». Вот ты мне объясни, почему это я вдруг стал «спадар»? Был всю жизнь товарищ, а сейчас, на хуй, спадар. Раньше Москва была столица, и все знали, а теперь? Минск — и столица? Говно этот Минск, говно. Ну что, ты мне объяснишь?
— А что я могу объяснить?
— Не можешь — тогда сиди и не пизди.
*
Родители кормят меня картошкой с сардельками. Я жую и рассказываю:
— Ну, учеба как учеба. Фонетика, грамматика, практика языка. Потом всякие другие предметы — логика, история, психология…
Мама спрашивает:
— Тебе хоть интересно?
— Ну так…
Папа говорит:
— Да, не повезло тебе — в такое время учиться в другом городе. Надо было поступать здесь у нас — все бы намного проще было…
Мама недовольно смотрит на него.
— А что ты как отец что сделал, чтобы ему там легче было, а?
— А что я мог сделать? Захотел — поехал учиться. А мы — чем сможем…
— И чем ты сможешь, хотела бы я знать? Слава богу, что поступил на бесплатное, а если б не прошел… Где взять сорок тысяч в год? И так всю сберкнижку на репетитора отдали. Поступить — поступил, а как он там жить будет, не представляю себе.
— Все живут, не один я приезжий. Найду работу…
— Много ты нашел? Сейчас кругом сокращения, да и студентов брать не хотят. Лучше думай про учебу, на жизнь мы тебе будем давать.
— Не надо мне денег. Сам заработаю.
Отец поддакивает:
— Правильно говоришь. Надо быть оптимистом. А ты, Лариса, так не настраивай его, что все плохо…
— Вот я вижу, какой ты всю жизнь оптимист. Живем в этом дурном районе, где одни уголовники и ворье. Сто раз говорила — давай поменяемся с доплатой на центр или, хотя бы, на Мир-2 какой-нибудь. Еще года три назад, до всех этих повышений, можно было за тысячу доплаты поменяться на нормальную квартиру. Нет, ему сначала телевизор новый, потом две «стенки» дали на всю кафедру — надо купить, как же без «стенки»? А теперь уже до конца жизни здесь будем…
— Ничего, сын будет хорошо зарабатывать — купит нам новую квартиру. Да, Володя?
Я молчу.
— Купит, жди — не грусти. Хоть бы сам без работы не сидел после института. Такое все нестабильное… Не знаю, куда мы катимся…
— Ладно, ты парня не пугай. Пусть учится. А мы поможем — хрусталь вон продадим.
— Не дам я тебе его продавать — еще, может, на хлеб придется менять. Раз завертелось — не остановится. Хоть бы гражданской войны не было…
*
Сижу на кухне у Антона. Мы вместе учились в десятом и одиннадцатом, он переехал с родителями из Клайпеды. Антон поступил в машиностроительный, на платное. Специальность — «Коммерческая деятельность на рынке товаров и услуг».
Я спрашиваю:
— Где ты возьмешь деньги на учебу?
— Папаша добазарился с одним председателем колхоза, это — его кореш. Колхоз платит — типа, за подготовку специалиста.
— А что потом? Ехать работать в тот колхоз?
— Какой колхоз, ты что? Бабки у них все равно казенные, не жалко. Куда захочу, туда и устроюсь.
— А куда ты хочешь?
— Там будет видно. У нас в группе, прикинь, некоторые — уже бизнесмены. Фирмы или киоски свои.
— На фига им тогда учиться?
— Как — на фига? Чтоб диплом был.
— А что в дипломе — «коммерсант»?
— Наверно.
Антон берет из пачки «Столичных» сигарету, щелкает прозрачной зажигалкой.
Я смотрю в окно. Двор засыпан опавшими листьями. Дети гоняются друг за другом вокруг турников. На лавке сидят две бабки в пальто и пуховых платках.
Антон говорит:
— Я вообще завтра в Москву собираюсь на день. Если хочешь — поехали со мной.
— Зачем?
— Как зачем? Закупиться. Там все дешевле, чем у нас, кроме простой жратвы — молока там, сметаны, творога. Некоторые возят в Москву, продают. Но мне сказали, что все это — говно, лучше оттуда возить.
— А что?
— Например, «сникерсы». Привезти и положить в киоск на реализацию. В «машинке» есть один препод, Сташенко. Он — папашин хороший друг, ну и хочет этим заняться. Но так, чтобы только бабки давать, а ездить буду я.
— И как это будет?
— Система такая: я беру у него бабки на товар, еду в Москву, набираю «сникерсов», привожу, разношу по киоскам — он знает мужиков, у которых киоски. Товар продается, и он мне дает часть своего навара. Кроме того, я могу еще у родоков взять бабок и на них купить товар — с него весь навар будет мой.
— А билет он тебе купит?
— Не-а. Билет, все расходы там — это за свои. Но оно копейки стоит. Билет до Москвы туда-обратно — рублей пятьсот. Возьми у родоков денег — за день заработаешь пару штук.
— Мне в понедельник надо быть в Минске — занятия.
— Ну и будешь в понедельник. Мы утром в воскресенье приезжаем, а вечером поедешь на Минск.
*
В вагоне холодно. Под потолком — тусклая лампа. Через проход, на боковом, сидит тетка в зеленом пуховике. Под ногами — две набитые сумки.
За перегородкой разговаривают два мужика.
— Ну что, товар сдал?
— Само собой. Время такое — надо крутиться.
— Да, не говори. Сейчас ребенку день рождения сделать, без выпивки — надо как минимум пятьдесят тысяч. Ну, я имею в виду — нормально сделать, чтобы не обсерали потом.
— Не то, что раньше было. Я в восемьдесят девятом видик взял — и сразу отдал кенту знакомому, они там фильмы крутили, видеопрокат в клубе был. Все удивлялись — не работаю, а деньги есть. Это потом уже забрал — пацан подрос, надо было ему мультфильмы всякие, «Том и Джерри»…
Антон отодвигает желтую шторку с буквами «Могилев», она падает. Он возится, прицепляет ее на место.
Напротив нас девушка ест шоколадку, отламывая по дольке. Рядом с ней дремлет дядька в плаще.
Девушка вытирает руки носовым платком, берет со стола пачку «Bond», зажигалку, встает, идет к тамбуру. Я спрашиваю Антона:
— Что, может, подколемся?
— Не, неохота. Не стоит у меня сегодня на это дело. Вот смотри, что можно сделать, если нормально подняться — телеканал открыть. Сейчас представляешь, сколько на рекламе можно сделать? Если минута — сто долларов? Посчитай — даже если час рекламы в день в общей сумме, это шесть штук. Ну, там расходы, конечно, но если и три штуки чистыми — тоже нормально. По штуке баксов в день на человека, если все на троих делить, прикидываешь?
— А самому что делать?
— Как «что делать»?
— Ну, если деньги будут сами капать за рекламу…
— А ничего. В институт ходить, например — диплом получать. Представляешь, какой крутняк — в институт на тачке ездить? У нас некоторые ездят, но тачки побитые, бэушные — старые «бээмвухи» или «мерсы». Говно, короче.
Девушка возвращается, протискивается мимо мужика, садится, кладет сигареты и зажигалку на стол.
Антон спрашивает:
— А тебя родоки без вони отпустили?
— Ага, без вони. Уперлись рогом — никуда не поедешь, мы тебя и так не видим, а тут еще в Москву эту криминальную… Я сказал, что тогда вообще приезжать не буду.
— Ладно, давай стелиться.
Я стаскиваю с третьей полки скрученный тюфяк с подушкой. Сыплются перья и мусор.
Открываю глаза. Свет в вагоне выключен. Поезд стоит, хлопают двери. По вагону идут два таможенника. Они глядят на нас и проходят дальше.
Стоим в очереди в туалет. За нами — два вьетнамца в военных рубашках без погон. Лица помяты, в волосах — перья из подушек. В окне мелькает платформа. Станция «Голицыно».
Туалет открывается, выходит полная девушка в белой майке, без лифчика. Выделяются соски ее грудей.
Я захожу в туалет, защелкиваю дверь. Унитаз вымазан говном. В открытое окно дует ветер.
Белорусский вокзал. Тетки держат куски сыра, пачки творога, банки сметаны.
Мы переходим дорогу, сворачиваем во двор.
Садимся на лавку, я расстилаю газету. Антон достает две бутылки «жигулевского», черный хлеб, сало, вареные яйца — они раздавились, скорлупа потрескалась.
Из подъезда с кодовым замком выходит блондинка в короткой кожаной куртке, мельком смотрит на нас, идет к белой «тойоте». Она щелкает брелком, открывает дверь, садится. Антон говорит:
— Прикинь, какая тачка.
— И тетя тоже ничего.
Я разрезаю сало перочинным ножом.
К раздвижной двери вагона прислонились два хиппана в черных пальто, с повязками на головах. У одного волосы сбоку заткнуты за повязку. Оба что-то читают из общих тетрадей.
Я спрашиваю Антона:
— До какой нам станции?
— «Китай-город».
— А он тебе точно объяснил, где этот магазин «Марс»?
— Да. У Сташенки кореш уже год, как возит «сникерсы». Едет раз в две недели, привозит две сумки. Раньше в комиссионку сдавал на Первомайской, потом сказали — сертификат нужен, он теперь в киоски сдает.
Заходим в «Марс». Покупателей нет. Продавщица читает «Московский комсомолец». Антон смотрит на полки с батончиками, шепчет:
— Бля, мы в жопе. Цены — как везде. Может, на десятку дешевле, чем у нас. Ничего не наваришь.
Он поворачивается к продавщице.
— А оптом у вас можно взять?
Она отрывается от газеты.
— Нет. У нас сейчас только розница.
— А где можно?
— Откуда я знаю?
— Фирменный магазин все-таки.
— Ну и что, что фирменный? Купите рекламную газету — там много фирм, они продают.
Антон покупает в киоске газету. Рядом тетка в искусственной шубе продает шоколадки, дед в зимнем пальто — пиво. Антон говорит:
— Давай — по пиву, а потом уже позвоним.
— Давай.
Антон подходит к деду.
— Два пива.
Дед сует руку в карман, вытаскивает открывалку с деревянной ручкой.
Небо — серое, в мрачных облаках. Ветер гонит по тротуару обрывки газет, конфетные обертки, бычки. На киоске — вывеска: «Товары народного потребления». В витрине — женские трусы и бутылки водки.
Стоим в телефонной будке, Антон набирает номер.
— Алё, здрасьте. Я насчет «сникерсов». Вы оптом продаете?.. От сорока коробок? А сколько в коробке?… И сколько это всего? — Он кладет трубку. — Херовые дела. От сорока коробок — как и в той. Ладно, херня. Поехали жрать в «Макдональдс».
— Там, наверно, дорого…
— Ну и что, что дорого? Не бзди, один раз живем.
Девушка в козырьке, со значком «Юля» кричит:
— Свободная касса!
Мы подходим. Юля дежурно улыбается.
— Здравствуйте.
У нее темные волосы, широкие бедра и маленькая грудь.
Антон говорит:
— Биг-мак, картошку… и пепси-колу.
— У нас нет пепси-колы, только кока-кола.
— Ну кока-колу.
— Ваш заказ — триста тридцать четыре рубля.
Я шепчу Антону:
— Неслабо. В Минске можно пожрать в столовой за сто.
Антон отходит с подносом. Я говорю:
— Мне то же самое.
Сидим за столиком у окна. Антон говорит:
— Здесь раньше очереди были охерительные. Мы два года назад с родоками ездили к брату на север — через Москву. Пришли к «Макдональдсу» — попробовать, что это такое. А там очередь вокруг всей площади. Плюнули и пошли в столовую.
Я откусываю от биг-мака, на стол сыплются куски капусты. Антон спрашивает:
— Ну, как тебе?
— Так, ничего.
— А по-моему — классно. Дорого, конечно, но все равно… Сейчас пожрем — и на ВДНХ. Сташенко говорил — там всегда есть, чем затариться. Хотя бы сигаретами.
Перед воротами ВДНХ цыганка в платке с блестками лузгает семечки. В ушах — большие золотые сережки. Она кричит нам:
— Ребята, вещи нужны?
— Какие вещи? — спрашивает Антон.
— Всякие. Ветровки, свитера, кофты. Все хорошее. Можно продать — наваришь.
Она улыбается, во рту блестят два золотых зуба.
— Пойдем сюда, посмотрите.
За киосками, на земле — три клетчатых баула. Другая цыганка курит сигарету без фильтра. Она говорит:
— Не сцыте, пацаны, не наебем.
Первая расстегивает баул, достает ветровки, женские кофты-«ангоры», левые кроссовки.
Антон говорит:
— Давай возьмем, сдадим завтра на «Спартаке», не заходя домой.
— Думаешь, пойдет?
— Сто пудов.
Цыганка с сигаретой спрашивает:
— А кассеты нужны?
— Какие?
Она достает криво заклеенные блоки «Sunny» и «Maxwel».
— Сколько?
— По пятьдесят рублей штука.
Антон говорит:
— Бери, в Минске сдашь. У нас такие — по восемьдесят.
Идем по улице Горького к вокзалу. Сплошным потоком — тачки. Светится реклама «мерседеса». Навстречу — две красивые девушки с чуваками.
Я говорю Антону:
— Да, Москва есть Москва. Столица…
— Наша столица теперь — Минск.
— Ну, все равно…
На тротуаре стоит здоровый, коротко стриженый чувак, смотрит на нас.
— Добрый вечер, ребята.
— Привет, — отвечает Антон.
Я киваю.
— У меня к вам вопрос. Не хотите ли вы побольше узнать о боге?
Я повожу плечами.
У чувака в ухе болтается серьга в форме крестика.
— Видите — вы точно не уверены, хотите или нет. А значит, это может оказаться для вас интересным. Здесь рядом по воскресеньям проходят собрания — специально для тех, кто еще не уверен. Приходите.
Он достает из кармана две бумажки, распечатанных на принтере, дает Антону и мне. На бумажке — крест и надпись «Беседы о Боге. Первая Брестская, дом 3».
— Ну что, придете?
— Не знаю, может быть, — говорит Антон.
— Ну, приходите. Удачи во всем, и да поможет вам бог!
*
[Продолжение следует] |
Опубликовал admin
29.08.2009 19:25 ·
0 комментариев ·
18043 прочтений ·
|
|
|
Комментарии
|
|
Нет комментариев
|
|
|
Добавить комментарий
|
|
Пожалуйста, зайдите на сайт для добавления комментария.
|
|
|
Рейтинг
|
|
Рейтинг доступен только для зарегистрированных пользователей.
Для участия в голосовании по рейтингу, пожалуйста, зайдите на сайт через форму входа или зарегистрируйтесь.
Нет данных для оценки
|
|
|
|
Гость
|
|
Забыли пароль? Запросите новый
|
|
|
Календарь событий
|
|
|
|
|
Случайный анекдот
|
|
Пример лингвистической амфиболии, соединенный на практике с бытовым алкоголизмом:
Приходит мужик домой, на ногах еле держится, жена открывает дверь, говорит.
— Ну что молчишь?! Скажи что-нибудь…
— Канализация!
— Чего?
— Канализация!
— Да ты вдохни глубоко и скажи внятно!
Он (глубоко вдыхая):
— Как нализался я!!! |
|
|
|
Афоризм
|
|
Где мало слов, там вес они имеют.
(Вильям Шекспир) |
|
|
Counter
|
|
|
|
|
|
ГЛАВНАЯ
СКАЧИВАНИЕ
Навигация
Библиотека
Фотоальбомы
Download
Выпускники
Сотрудничество
О сайте
