Варшава (III часть)
Прислал admin 07.12.2009 22:33

---

АIII

Первая пара — фонетика. Преподша Анна Борисовна листает свою тетрадь. Она маленькая, полная, седые волосы собраны в клубок.
Я сижу с Голубовичем. Он — в настоящих джинсах «Levi’s», кроссовках «Nike» и старой вьетнамской ветровке с нашивкой-лыжником. Он рассказывает:
— Классно съездил, даже супер. Америка — это я понимаю. Некоторые там — типа, Америка — говно, тупая страна, вот Европа — это да… А я хоть в Европе и не был пока, но все равно, Америка — самое то. Нормальная страна, правильная, не то, что у нас. Все есть, все — по уму…
— Ну, а лагерь как?
— Работа, конечно, поганая — с этими пионерами дурными. Знаешь, некоторые приезжают в лагерь, уже лет по двенадцать, а в «памперс» — ну, такие прокладки… Типа, если обосцытся, то чтобы не протекло, сами сходить в туалет не могут — прикинь? Ну и лагерь, конечно, тоже — религиозный: молитвы там, прочая ботва. Зато закупился капитально, там все дешево, дешевле, чем у нас, и качественное, точно знаешь, что не фуфел. А после лагеря работал еще неделю, когда эти недоноски разъехались — платили по двадцать долларов в день. Уборка, блин, всякая, ремонт…
— А как английский?
— Ну так, говорить быстрее стал, но чтобы особо… Привез магнитофон японский с компакт-диском, «Sanyo». Правда, сделан в Малайзии, но все равно ведь японское качество.
Анна Борисовна отрывается от тетрадей, смотрит на нас поверх очков.
— Ну, что, ребята, я дала вам время наговориться. Я все понимаю — вы два месяца не виделись. Но пора браться за дело…
Конкина тянет руку.
— Анна Борисовна, у нас есть предложение. Аня Митько ездила на каникулах в Японию, пусть, может, она немного расскажет? Все-таки, такая страна интересная?
— Расскажет по-английски?
— Нет, по-русски, а то нам сложно пока…
— Что, настолько все позабыли за лето?
— Ну, кто был за границей, те — нет…
— Ладно, ладно. Пятнадцать минут на Японию, и — к английской фонетике.
Митько выходит к доске, поворачивается к нам.
— Ну, в общем, это было, конечно, очень интересно, ни с чем не сравнимо…
Я спрашиваю Голубовича:
— Не знаешь, как она туда попала?
— У нее там, типа, пацан. Двое наших уже сваливают — замуж за иностранцев: Пискунова — за шведа, Стволинская — за американца. Они еще в Минске, но в институт уже не придут, все, подвязали. И Митько скоро свалит, если японец ее не прокинет. Не, это офигеть надо, пацан — японец. Я понимаю, там еще финн какой-нибудь или немец, но японец…
— Ну, у них техника, японское качество…
— Это не одно и то же. Представь — японец такой, полтора метра с шапкой, какой у него там член? Пять сантиметров? Кстати, пацаны с двести второй говорили — Липатов у нас больше учиться не будет. В университет поступил во Франции. У него там сестра живет, он к ней каждый год на все лето ездил, а сейчас, вроде, остался. Везет, блин, некоторым…
Митько рассказывает:
— …Я думала, там все разговаривают по-английски, а оказалось, что нет. Я когда в первый раз вышла в город одна и заблудилась, то ко всем подходила и спрашивала, и никто не говорил по-английски, только потом один мужчина — он какой-то инженер, — и вот он объяснил мне…

*

У крыльца общаги припаркован «БМВ» Ахмеда с пятого этажа и чей-то добитый «фиат».
Показываю студенческий бабке-вахтерше, она кивает. Захожу в лифт, жму на кнопку «12», нащупываю в кармане ключ.

Двери раздвигаются, я поворачиваю направо. Из кухни воняет горелым жиром. Низкорослый араб в махровом халате моет в раковине чайный сервиз. Чистые чашки и блюдца он ставит на столик с колесиками. Араб замечает меня, улыбается во весь рот.
— Привет.
— Привет.
Дергаю дверь — заперто. Сую ключ в замок, открываю, вхожу.
Снимаю туфли, ставлю под вешалкой, рядом с «говнодавами» Дэмпа и итальянскими кроссовками Дрона.
Над кроватью Дэмпа — Жан-Клод Вандамм с дебильной рожей и оскаливший зубы Шварценеггер. Дрон повесил над своей два плаката с голыми девками.
У меня над кроватью — ничего, только розовые обои с черными точками клопиного дерьма.
Подхожу к окну. К рамам прилипли обрывки бумаги с прошлой зимы, между стеклами валяются дохлые мухи. Внизу — город: коробки домов, желтеющие деревья, трубы заводов и башенный кран.
В углу — батарея пустых бутылок, сверху на ней три скрученных грязных носка. На столе — обглоданные кости курицы в тарелке, чешуя рыбы на газете, учебники, тетради и жестяная банка с бычками.
Жму на кнопку магнитофона. «Последняя осень» ДДТ — любимая песня Дрона. Пусть играет. Втыкаю в розетку кипятильник, сую его в банку с водой. Насыпаю чай из пачки в кружку, беру банку варенья и завернутый в бумагу батон.

Пишу упражнения по грамматике. Дверь открывается, заходят Дрон и Дэмп. Оба — с третьего курса английского. Дрон — в очках, с хвостом, Дэмп — коротко стриженный, узколобый, здоровый.
— Привет. Как дела?
— Никак. А у вас?
— Тоже ничего, в смысле ничего хорошего. Я еще после лета не могу врубиться, на каком это языке разговаривают.
Дэмп включает кипятильник.
— Квасить сегодня будем?
— За какие шиши?
Дрон дергает плечами.
— Ну, пошли тогда к этой, с десятого этажа. Настя, вроде, зовут… Типа — в гости.
— Про кого ты?
— Как про кого? Когда вчера у Лысого бухали, они пришли, помнишь? Первый курс, ничего такая. Сама в гости приглашала. Комната 1010, я запомнил.
— А-а, эта…
— Что тебе не нравится?
— Не, все нормально. Только лениво как-то…
— Что тебе лениво? Давай, поднимай свою жопу, пошли. А то мнется, как девочка после десятого аборта…

Просыпаюсь от шума. Дрон захлопывает дверь, Дэмп прыгает на кровать, скрипит пружина.
— А она еще типа — ментов позову! Я бы ей, сука, позвал…
— Тихо ты, Вован спит.
Дэмп начинает шептать:
— Ну, сука — ментов… Я этих ментов знаешь где видел? Строит из себя целку, падла. Как негру или арабу, так сразу б дала — у них бабок немерено. Видел — все на тачках ездят, а в общаге живут, потому что сцули, боятся, что на квартире ограбят или убьют на хер.
— Да положи ты на нее. Тебе что, баб не хватает? Полобщаги перееб, и все ему мало.
— Нет, это все правильно. Но ты просеки — я к ней по-человечески, не как к малолетке какой, а она…
— Ладно, спи. Завтра с ней побазаришь.
— Про что мне с ней теперь базарить? Я к ней больше не пойду, даже если на коленях будет ползать.
— Твое дело. Не хочешь — не ходи. Подрочи в туалете…
— Сейчас договоришься!

*

Читаю объявления на доске в фойе иняза. «Заседание ученого совета института состоится 10 сентября». «Кто забыл ключи в аудитории 507, обращаться к гардеробщице». «В коммерческую фирму требуется сотрудник со знанием английского языка. Телефон 253 22 37». Срываю бумажку, кладу в карман.
У телефона в фойе — очередь. Выхожу на улицу, иду к таксофонам у булочной.

— Алло, здравствуйте. Я по объявлению, насчет работы.
Отвечает мужской голос:
— Ага, ясно. Вообще, мы лучше девушку хотели… Ладно, английский ты знаешь?
— Я учусь в инязе, на английском факультете, второй курс.
— Хорошо, надо на тебя сначала посмотреть — что ты за студент. Сегодня можешь приехать на офис?
— Во сколько?
— Часов в шесть.
— Могу.
— Хорошо, подъезжай. Улица Ольшевского, дом шестнадцать. Третий подъезд, первый этаж, квартира тридцать восемь. Знаешь, где это?
— Ну так…
— От вокзала на сороковом автобусе. Остановка так и называется — «улица Ольшевского». Все, давай.

Дом шестнадцать — замызганная пятиэтажка. Захожу в подъезд. В тридцать восьмой — черная железная дверь с неровно приваренными петлями. Звоню.
Открывает худой коротко стриженый мужик.
— Здравствуйте. Я насчет работы.
— Да, проходи. Дождь идет?
— Идет.
В комнате — старый письменный стол, на нем — компьютер и телефон-факс «Panasonic». Рядом — еще стол, на нем разбросаны бумаги. У стены — книжный шкаф, на полках — разноцветные коробки.
— Ну садись, что ты как не родной?
Я сажусь на стул, он — в компьютерное кресло.
— Значится, так. Наша фирма называется «Сэйф». Занимаемся сигнализацией и противоугонными устройствами — продажа и установка, короче. Эта комната — офис, а вторая — склад.
Он берет со стола брошюру на английском, дает мне.
— Инструкции, в основном, все на английском. И, значится, нам нужен человек, чтобы делать всякую работу, в основном переводить. Ты такое можешь перевести?
— Думаю, да.
— Не, не просто перевести, а чтоб понятно было и клиенту там, и установщику.
— Могу.
— Покажи свой документ, что учишься.
Я достаю студенческий, кладу на стол. Он берет его, открывает, поднимает на меня глаза.
— А паспорт с собой?
— Да.
— Покажи.
Я достаю паспорт, отдаю, он листает его.
— Прописка временная?
— Да, в общежитии.
— Ладно. Занятия в какую смену?
— В этом году — во вторую. Обычно с двух до шести-тридцати, а сегодня были с двенадцати-тридцати до пяти.
— Вообще, я тебе говорил — мы хотели взять девушку, чтоб сидела в офисе — ну, секретарша, короче. И заодно чтоб переводила. У нас была одна... Но можем попробовать и тебя. Тогда надо, чтобы ты приходил утром, часам к девяти и был здесь до занятий — звонки там если какие, с клиентами… Разберешься постепенно с сигнализациями, сможешь отвечать на вопросы. Ну и вечером тоже приходить, но там уже чисто перевод. Как тебе такое?
— А зарплата?
— Ну а сколько бы ты хотел за такую работу?
— М-м… Долларов пятьдесят.
— Это очень много. Столько я тебе дать не могу — мы тут деньги не печатаем. Сам пойми — дам я тебе, к примеру, полтинник, а ты его не отработаешь… Тогда я влетаю… Так что, давай, может, начнем с двадцатки, а там посмотрим?
— Ну, не знаю…
— Сейчас знаешь, сколько безработных? А студентов сколько ищет работу? Жрать все хотят, а студентов никуда не берут, все хотят, чтоб на полную ставку. И мне сюда звонят, просятся на работу. Но я никого не беру. Те, кто сами просятся, обычно нулевые. Вот ты хоть английский знаешь. Ладно, посмотрим, как оно у тебя пойдет… Ну что, согласен пока на двадцатку?
— Надо подумать.
— Нечего тут думать, больше этого ты нигде не заработаешь. Я знаю, что говорю. У меня знаешь, сколько знакомых на фирмах? И много кому нужны переводы, но никто не хочет за это платить.
— Ну, хорошо…
— Тогда завтра и приступай — к девяти утра. — Он достает записную книжку, открывает. — Вот, записываю тебя — с четвертого сентября. Значится, четвертого октября я выплачиваю тебе зарплату.
— А как вас зовут?
— Сергей Борисович. Костыленко Сергей Борисович.

*

Захожу в 12-01 к Андрюхе Конькову — он учится на моем потоке, в двести восьмой.
Андрюха сидит на кровати с конспектом. Его сосед, Сим, — высокий, с длинными волосами, в рваных джинсах — за столом.
Здороваемся. Андрюха жмет руку сильно, а у Сима ладонь вялая, мягкая.
В комнате полно музыкальной аппаратуры и полок с кассетами и книгами. Бобинник «Ростов» и кассетник «Вега», усилитель, большие колонки «С-50». Двухтомник Ницше, четыре тома Кортасара в клетчатых обложках, как у меня. Куча книг на английском и на немецком. Обоев не видно вообще: между полками висят коллажи из голых девок, фотографий Сталина, Ельцина, Горбачева, газетных заголовков, листов отрывного календаря, новогодних открыток пятидесятых годов. Третий чувак, Димм, сейчас на стажировке в Штатах. На его кровати свалены книги, журналы и кассеты.
— Водку будешь? — спрашивает Андрюха.
— Буду.
Он достает из-под стола бутылку, двухлитровую банку соленых помидоров и литровую с домашним овощным салатом.
— Поставь музыку, Сим.
— А что поставить?
— Что хочешь, только чтобы под водку шло хорошо.
— «Гражданскую оборону»?
— Давай. Кстати, как ты, Вова, относишься к «Гражданской обороне»?
— Я ее мало слышал.
— Значит, услышишь много, — говорит Сим. — Андрюха у нас большой поклонник товарища Игоря «Егора» Летова.
— «Гражданская оборона» — это мрачная мощная депрессивность. И ты не можешь этого не признавать.
— Я признаю, вернее, раньше признавал, а потом разочаровался — когда Янка погибла. Летов — шарлатан. Говорит, что самоубийство — это круто, и люди его слушают и убивают себя, а он остается жить.
— Никого нельзя заставить себя убить. У Янки были свои причины. И вспомни, что сам Егор сказал в интервью — что продолжать жить и что-то делать — это круче, чем суицид.
— Ну, он много чего сказал в интервью. Жизнь меняется, все меняется. Идеология «Обороны» — издевательство над коммунистической системой, а система рухнула — и все, это уже не актуально.
— А ты что, слушаешь только то, что актуально? Или то, что цепляет?
— То, что цепляет. Только Летов меня уже не цепляет.

Водки в бутылке — на дне. Андрюха разливает остаток по стаканам.
Я выпиваю, цепляю вилкой мягкий, водянистый помидор. Он падает на накрытый газетой стол, расплескивается.
— Все заебало вообще, — говорит Андрюха. — Полный мрак и беспросветность. Кругом — сплошная лажа. Все думают только про бабки, как побольше заработать. А ведь это, в сущности, херня…
Сим смотрит на него, хмыкает.
— Да, началось. Подсел чувак на измену.
— …Я не представляю себя в этой системе, не представляю, как буду, например, копить на машину. Квартиру, конечно, хотелось бы свою, но это сейчас нереально, кончилась халява…
— На самом деле, капитализм — не так уж и плохо, — говорит Сим. — Просто у нас все через задницу делается, и у обычного простого человека — не бандита и не партийного босса — шансов мало. Но если бы не капитализм, ты б даже «сникерсов» не попробовал, или попробовал бы лет через пять.
— Знаешь, где я твои «сникерсы» видел? Ты еще скажи, что итальянский унитаз — это классно. Такое впечатление, что эти крутые торгуют между собой. Один продает джип, а за навар покупает себе итальянский унитаз. А тот, кому он продал джип, спекулирует итальянскими унитазами.
Я смотрю на свое отражение в темном окне. За ним светятся окна в дальних девятиэтажках. Играет «Оборона»:

Мы в глубокой жопе
Все мы в глубокой жопе
Мы в глубокой жопе
Все мы в глубокой жопе

Я поднимаюсь.
— Ну, я, наверно, пойду.
— Ладно, пока, — говорит Андрюха.
Сим улыбается, кивает.
— Счастливо.

Захожу в туалет. От вони хочется блевать. Унитазы забиты говном, один писсуар завешен тряпкой, второй наполнен до краев. Становлюсь у стены, расстегиваю молнию. Желтая моча стекает по плиткам на пол, лужа движется к ботинку. Я отдергиваю ногу.

*

Перевожу инструкцию к сигнализации «Premier Hazard».
Шеф базарит с клиентами — двумя мужиками в спортивных костюмах «Puma». Один говорит:
— Три месяца назад угнали «девятку» — и с концами. Пошли к ментам — не чешутся. Коньяк отнес, бутылку водки дорогой…
Второй перебивает:
— С этими козлами бесполезно, вообще с любыми госами бесполезно: сколько не давай взяток, сколько не подмазывай — все равно сделают по-советски. Я весной лежал в больнице — операция, киста мениска. Сколько коньяков отнес, коробок конфет… Ну и что вы думаете? Лежу, блядь, голый на столе, мерзну, а они все «Марию» смотрят…
— А к бандитам не ходил? — спрашивает шеф. — Ну, насчет машины тогда?
— Ходил — хули толку? Они столько бабок заломили, что проще новую купить, чем с ними связываться. Вот, купили. Лучше сигнализацию нормальную поставить, а то скупой платит дважды. Да, Колян?

Клиенты выходят, хлопает дверь. Шеф идет следом, задвигает засов, возвращается, подходит ко мне, смотрит на листы с переводом.
— Молодец, быстро у тебя получается. Что значит — пацан. А то баба эта — ну, которая секретарша была… У нее медленно было вообще. То ее звонками отвлекают, то на обед пойдет, то в туалет, бля, затычки менять…
— А где она сейчас? Уволилась?
— Ну да, можно сказать.
— А сколько ей платили, если не секрет?
— Не секрет. Сорок долларов. Но за полный день.

*

Дрон проглатывает водку, ставит рюмку на стол, нюхает кусок хлеба.
— Вот сейчас хорошо пошло, заебательски. Все-таки водочка — это кайф, то, что человеку надо. А кто этого не понимает, те — люди неполноценные. Скажи, Вован?
Я молчу.
— Не, правда. Нам все время говорили — родоки там, в школе учителя: водка, типа, это плохо, вредно для здоровья и вообще... Хуйня. Я так понимаю — или люди пытаются нас наебать, или они ни хера не понимают. Если человек не понимает, что самое главное — это кайф, то он или идиот, или притворяется…
Я говорю:
— Но это вроде как не настоящий кайф, искусственный…
— Ну и что, что искусственный? Да, давайте сейчас будем все раскладывать по полочкам — вот это, бля, искусственное, а это неискусственное. Раз мне нужен такой кайф, значит, мне не хватает кайфа настоящего. Вот у тебя, Вован, много настоящего кайфа в жизни, а? Только честно, без пизды?
— Ну, так…
— А я тебе скажу, что немного. И у меня тоже, и у Дэмпа. Поэтому и надо бухать. Да, Дэмп?
— Само собой. Вообще, я бы людей стрелял. Столько кругом идиотов — просто пиздец какой-то. Страна дураков, блядь. Девяносто пять процентов — уроды, я бы их всех — в концлагерь.
— Не, ну это ты чересчур, конечно… — Дрон берет кусок хлеба, отламывает половину, начинает жевать.
— Ни хуя не чересчур. Куда ни приди — кругом одни козлы. В трамвае — пенсионеры всякие, едут без билета. Не то, что сесть — стать из-за них негде. В магазинах мозги ебут, на улице. Тупое быдло, бля, вот это кто.
— Тогда мы ничем не отличаемся от быдла, — говорю я. — Мы тоже пьем водку, как какие-нибудь пролетарии.
— А меня это не волнует, кто что пьет и чем отличается. Мне — до жопы, ясно?
— Ладно, давай разольем, — говорит Дэмп. — За третьей пойдем?
Дрон пожимает плечами, берет бутылку.

*

Шеф выключает компьютер. Он минут сорок играл в «формулу-1».
— Все, хватит на сегодня. — Он подходит к окну, завешивает штору. — Запомни главное правило: вечером, когда горит свет, окна должны быть занавешены — чтоб ни одна собака не видела, что у нас здесь и как. Понял?
Я отрываю глаза от перевода.
— Понял.
Шеф достает из пакета банку пива «Holsten», открывает. Банка щелкает, выливается пена. Он садится в компьютерное кресло, отпивает, откидывается на спинку.
— Работай, студент, работай. Это я могу расслабиться — за день три сигнализации ушло. Завтра Петрович установит в гараже... — Шеф улыбается. — Идет неплохо бизнес, надо тебе сказать. Миллионов не обещаю, но если все будет нормально… Надо крутиться, лезть во все, а то пока будешь думать, целиться… — он отхлебывает пива.
— А какое у вас образование?
— Никакого. Десять классов. И училище на сварщика. Главное — не образование, а то, что здесь. — Шеф тычет пальцем в лоб. — Я в восемнадцать лет зарабатывать начал. В училище еще. Дискотеки там крутил — нормальные были деньги по тем временам. Тогда и женился — своего ничего не было, только велосипед старый и фотоаппарат. Зато сейчас — все в порядке: квартира, машина... А учиться, диплом — это все говно. Я что, на работу устраиваться пойду? На хер мне это упало? Лучше буду сам себе начальник. Ну, получил бы я диплом — а сейчас диплом можно сделать без проблем, только так, — любой, какой хочешь… И куда его, на жопу повесить? Так что, мотай на ус, я плохому не научу. Начать можно и так, как сейчас — переводить там, а потом…
Звонок в дверь. Шеф идет в прихожую.
— Привет.
— Привет. Заходи, ебнем по пиву.
— А ты один?
— Студент еще, я тебе говорил…
— Помню.
Шеф заходит в комнату с небритым мужиком в черной кожанке.
Я говорю:
— Здравствуйте.
Мужик кивает. Шеф достает еще банку пива, дает ему, спрашивает:
— Как у тебя с литовцами?
— Ну их на хуй, козлов. Надо ехать на таможню, разбираться. Завтра с утра поеду. Стали наглеть, гондоны…
— Ну, за то, чтоб все прокатило.
Они чокаются банками. Друг шефа спрашивает:
— Таньке звонил?
— Ага.
— Ну и как?
— Говорит, дашь десять долларов — тогда приду.
— И ты дал?
— Пятнадцать. — Шеф хмыкает.
— Это ты зря. Она в своем детском саду столько за месяц зарабатывает.
— Ладно, пусть это самое… — Шеф делает глоток из банки. — Ты подвезешь меня — я без машины?
— Я лучше тебе денег дам на такси. Ненавижу ездить вечером — эти уроды сами под колеса лезут.
— На такси я и сам могу доехать, не проблема. Поднимайся, студент. Рабочий день окончен.

*

Сим сидит на кровати, прислонившись к стене, рассказывает:
— Значит, брошюрка такая — вроде как из серии «Здоровье», а на самом деле — руководство для начинающего наркомана. Больше всего приколола фраза: «Сильным наркотическим средством является кора дуба. Однако уже после двух-трех употреблений полностью разрушается головной мозг». Единственная проблема, да? А так — все супер!.. — Он хохочет.
В комнату заходит высокий чувак в очках, с длинными волосами, лет двадцать пять — двадцать шесть. Он жмет руки Андрюхе и Симу.
Андрюха говорит:
— Привет, Ник. Знакомься — это Вова. Живет в двенадцатой. Вова, это — Ник. Легендарная личность, между прочим.
— Так уж и легендарная... — Ник улыбается, жмет мне руку.
— Не надо скромничать, Николай Анатольевич. Поучился в двух институтах, оба бросил, ушел в армию, попал в Афган, вернулся, поступил в иняз, закончил… Сейчас работает в БГУ преподавателем.
— Ну вот, все про меня рассказал. Чай пить будем?
— А как же?
В углу, на тумбочке, включен без звука телевизор «Юность». Показывают новости, Черномырдин обнимает Кебича.
— Уроды, — говорит Андрюха. — Назад им в «совок» захотелось. Единая валюта… Вот гондоны, бля…
Сим кивает.
— Ты прав — нечего объединяться с Россией, она нам не нужна. Без нее мы скорей войдем в Европу. Второй Швейцарией, конечно, не станем, ну а второй Польшей — why not? Демократия у нас уже есть, права человека более-менее соблюдаются…
— Какие, в жопу, права человека? — кричит Андрюха. — О чем ты говоришь? Принудительная армия — это права человека? Прописка — это права человека?
— Ну, не все, конечно… Но все-таки, какой-то прогресс…
— Если и прогресс, то не слишком большой, — говорит Ник. — Нам дали ту свободу, которой было не жалко. Читайте, что хотите, говорите, что хотите, а мы все равно вас будем иметь во все дырки.

За столом — я, Сим, Андрюха, Ник и чувак с девушкой, оба хиппейского вида: волосатые, с бусами, браслетами, самодельными сумочками. На столе — банка клубничного варенья, пузатый зеленый чайник и разномастные чашки.
Хиппанка — Ира — отставляет чашку и берется за сумочку: она шьет ее из лоскутов джинсовой ткани, отводя иглу далеко в сторону, чтобы никого не уколоть. У нее длинные рыжие волосы, голубые глаза и веснушки. Я киваю на ее шитье, спрашиваю:
— Что это?
Она не отвечает.
Ник говорит:
— А насчет продаться, то сейчас все продались — Гребенщиков давно продался, и Шевчук, и Кинчев, и Цой тоже — это его и погубило, косвенно, конечно: больше стал себе позволять, купил машину — ну и разбился на ней. Сплошной «селлаут», что тут говорить… Один только Егор не продался, за это его и уважаю. Все остальные — «селлаут». Что, разве...
Сим перебивает:
— Ну, нельзя так. Что-то хорошее есть и у Гребенщикова, и у Кинчева того же…
— Ты, Симыч, какой-то всеядный. Все тебе нравится, стоишь как бы всегда в серединке, на полдороги. Вот ты поддерживаешь Народный фронт, Позняк у тебя — герой, а почему тогда по-белорусски не разговариваешь?
— Ну и что б это было, если б вы все говорили по-русски, а я один — по-белорусски?
— А ничего страшного. Говори — и все, плевать тебе на нас.
Андрюха говорит:
— Надо еще чаю вскипятить. Кто в туалет за водой? — Все молчат. — Ладно, так и быть, сам схожу, если всем лень…
Он встает, берет чайник, выходит.
Ира поднимается.
— Я пошла, мне пора.
— Счастливо, — говорит Ник.
Сим махает рукой. Ира выходит. Ник поворачивается ко мне.
— Слушай, извини — как тебя зовут, еще раз? Ты говорил, но я уже забыл…
— Вова.
— Да, точно, Вова. Ты какую музыку слушаешь?
— Разное… Сейчас, в основном, русский рок. Раньше — больше тяжелое слушал.
— А я вот западный рок люблю, особенно «Дорз». Поставим, если не возражаете? Первый альбом?
Ник вылезает из-за стола, подходит к бобиннику.
— Ты тоже здесь учишься? — спрашивает меня хиппан.
— Да.
— А на каком факе?
— На английском. А ты?
— На французском.
— Работаешь где-нибудь?
— Не-а. Разве сейчас можно нормальную работу найти?
Ник берет с полки коробку, достает бобину, заправляет пленку. Включается «Дорз». Я слышал их один раз, в школе, у Антона — на советской лицензионной пластинке. На обложке было название по-русски: «Зажги во мне огонь». Тогда меня не вставило, не вставляет и сейчас.
Заходит Андрюха с чайником, ставит его на электроплитку.
— Что сидим так грустно?
Ник хмыкает.
— Экстраполяция вселенского мрака на данную конкретную компанию. Посмотрите, что творится вокруг — мраки сплошные. Это при Горбачеве еще можно было людям лапшу на уши вешать — скоро все будет заебись, будем жить, как за границей. А сейчас — пиздец, апокалипсис надвигается. Все летит непонятно куда, и бывший Союз может утащить с собой в пропасть весь мир.
Андрюха мотает головой.
— Ну ты скажешь, тоже. Нам-то что до всего мира, когда и так — полная жопа…
— Многие, а в особенности, студенты нашего любимого вуза, с тобой, Эндрю, не согласятся. Они думают, что закончат иняз, свалят за границу, будут там успешными и богатыми. При капитализме, как бы, не так уж много изменилось — большинство людей всегда волновали только материальные ценности. И сейчас совковое мещанство превратилось в мещанство капиталистическое. Их идеал теперь — какой-нибудь бюргер…
— А кто твой идеал? — спрашивает Сим.
— Мои идеалы давно рухнули, остался голый цинизм.

*

Подхожу к офису. Вчера шеф выплатил мне первую зарплату и выдал ключ — теперь я могу по утрам открывать офис сам, не дожидаться шефа у подъезда, если он опаздывает.
Железная дверь не заперта. Открываю, переступаю порог. Дверь «склада» болтается на одной петле. Внутри — пусто, только на полу — несколько пустых коробок и бумажек. В большой комнате нет компьютера, факса, выдвижные ящики столов — на полу. Один прут решетки отогнут, стекло выбито. Кругом разбросаны бумажки, осколки стекла.
Я выскакиваю из квартиры, бегу к остановке.

В обоих телефонах трубки оборваны. Бегу дальше — к универсаму.

Из трех телефонов работает один, по нему говорит мужик в черной шапке. Из под шапки торчит рыжий чуб.
— Ну и как насчет того, чтобы завтра встретиться, а?.. Что нет, почему нет?.. Не хочешь… А-а-а… Ну, не хочешь — как хочешь, пошла в жопу, крыса.
Он нажимает на рычаг, начинает набирать новый номер.
— Извините, вы не дадите мне позвонить — очень надо…
— А что за срочность такая?
— Квартиру ограбили.
— Квартиру? Ладно, звони.
Он отходит в сторону, достает пачку «Фильтра». Я набираю номер.
— Алло, Сергей Борисович? Это Вова. Офис ограбили. Я зашел — и это…
— Будь там, никуда не уходи. Я сейчас приеду.
Я вешаю трубку, говорю мужику:
— Спасибо.

Сижу на лавке у подъезда. Подъезжает «эскорт» шефа, он выскакивает.
— Ты во сколько пришел?
— Без пяти девять.
Шеф идет в подъезд, я следом. Он заходит в офис, останавливается в прихожей.
— Да, блядь, это пиздец, на хуй.
Он хватает меня за воротник.
— А это не ты навел, а? Не дай бог… Если ты, лучше сразу говори, а то хуже будет. Ты или нет?
— Не я, вы что?
— А кто тебя знает? Нищий студент, захотел заработать…
— Да нет, я ничего не знал, пришел утром…
Он отпускает меня.
— Ладно, поверю. Но если наебал — будет очень плохо, ты понял? Все отдашь, до копейки. Родоки квартиру продадут, а если не хватит — будешь на меня бесплатно работать, пока все не отдашь, понял?
Я молчу. Шеф топчется в большой комнате, наклоняется, поднимает смятый лист бумаги, отшвыривает.
— Да уж…
— А страховка у вас была?
— Какая, на хуй, страховка? Квартира съемная, офисы вообще нельзя на квартирах делать. Ладно, надо вызывать ментов.
— А что вы им скажете?
— Как что?
— Ну, если офис нельзя?
— Скажу, что сам здесь жил и работал — это не запрещается. Все, можешь сваливать.
— А когда на работу?
— Скорее всего — никогда. Я знаешь, на сколько влетел? Штук на десять, не меньше — склад товара, компьютер. С чего я тебе буду платить? Слушай, а может все-таки ты, а? Как раз — зарплату получил — и теперь…
— Да нет, что вы…
— Ладно, давай ключ.

*

Набираю номер в таксофоне у булочной. В руке — листок с телефонами турфирм, я выписал их в библиотеке из каталога «Бизнес-Беларусь».
Гудки, женский голос:
— Алло.
— Алло, добрый день. Фирма «Ист-тур»?
— Да.
— Вам не требуются переводчики?
— А какой язык?
— Английский.
— Нет, спасибо.
Жму на рычаг, набираю следующий номер. В соседней будке — девушка, я видел ее пару раз в инязе. Светлые волосы стянуты черной резинкой. Она говорит в трубку:
— Алле…
Мой номер занят, я набираю его еще раз. Девушка вешает трубку, идет к инязу.
Трубку снимают, я говорю:
— Алло, фирма «Константин-тур»?
— Да, он самый, — отвечает мужской голос.
— Здрасьте, я по такому вопросу — вам не нужны на работу переводчики?
— Может быть, и нужны. А вы бы, молодой человек, представились для начала.
— Ну… меня зовут Владимир. Я учусь в инязе, на английском факультете, второй курс.
— Очень приятно. Но такие вопросы я предпочитаю по телефону не обсуждать. Можете придти к нам в офис?
— А когда?
— Можно даже сегодня вечером. В половине седьмого сможете?
— Да, смогу.
— Записывайте адрес: улица Интернациональная, дом три, квартира двадцать один. Знаете, где это находится?
— Да, представляю себе.
— Тогда всего хорошего, до вечера.

Двадцать первая квартира — на втором этаже. Дверь обита коричневым дерматином, к нему прибиты жестяные цифры «2» и «1».
Звоню. Открывает девушка в серой юбке и сапогах на платформе.
— Добрый день, вы за путевкой?
— Нет, я насчет работы. Я звонил…
— Проходите.
В большой прихожей — письменный стол, на стене — рекламные плакаты Праги. На столе — стопка разноцветных брошюрок.
Иду за девушкой по коридору. Она открывает дверь в кухню.
— Константин Петрович, это к вам.
За кухонным столом — мужик в костюме, с галстуком. Лет сорок пять, лицо в морщинах. На столе — чашка черного кофе, пачка «Marlboro» и зажигалка «Zippo», в пальцах — сигарета. Вдоль стен лежат скрученные палатки защитного цвета.
Мужик встает, тянет руку, улыбается.
— Вы, как я понимаю, Владимир. Ну, присаживайтесь, можете раздеться.
Я снимаю «косуху», кладу ее на палатки, сажусь на табурет.
— Итак, вы студент второго курса иняза. Насколько хорошо владеете языком?
— Ну, достаточно, чтобы переводить письменно… или устно.
— Вот как? А зачем тогда все остальные курсы, если за год можно выучить язык? Нет, я не подвергаю сомнению ваши знания, просто любопытно.
— Со второго семестра начинается второй язык — немецкий, ну и другие предметы, специальные…
— Понятно. В принципе, нам люди нужны, качественные кадры всегда ценятся. Это еще Ленин говорил. Хоть его сейчас и низвергли — и справедливо низвергли, я считаю, — но в чем-то он был прав… Да, я не представился — Кулаков Константин Петрович, директор и владелец, можно сказать, этой фирмы. В туризме — больше десяти лет. В профессиональном, я имею в виду. А вообще занимаюсь этим с института. Я, так сказать, «шестидесятник», для меня это — одно из главных удовольствий: по реке на байдарках, с палатками, рюкзаками, песни под гитару… — Он затягивается сигаретой, делает глоток кофе. — И когда появилась возможность совместить полезное с приятным, я сразу за это взялся. Пять лет назад организовал первый в республике спортивно-туристский кооператив. И здесь путешествовали — сплавы по рекам устраивали, слеты туристские, и за границу прорубил окно — начал возить людей в Прагу. Это и сейчас наш основной маршрут.
Заходит впустившая меня девушка, в руке — яблоко. Она открывает кран, моет яблоко над раковиной. Из-за воды слов Кулакова не слышно. Он замолкает.
Девушка выключает воду, выходит.
Кулаков тушит сигарету о край пепельницы.
— Я перейду на ты, если нет возражений?
— Да, конечно.
— Итак, опыт работы у тебя есть?
— Да, я работал месяц в коммерческой фирме, переводчиком, но офис ограбили — и меня сократили…
— А как фирма называлась?
— «Сэйф». Торговля автомобильными системами сигнализации.
— Что-то не слышал про такую. Должно быть, небольшая фирма. Сейчас их много развелось… Хотя это хорошо. Всплеск малого бизнеса... И что ты там делал?
— В основном, переводили инструкции с английского языка…
— У нас, конечно, работа поинтереснее. Мы — развиваемся, причем развиваемся достаточно динамично. Начинали, как я уже сказал, с Праги, теперь освоили новое направление — Грецию. Шоп-туры, но это, так сказать, веление времени, хотя я надеюсь, что скоро люди будут ездить в Грецию не только за шубами, но и посмотреть Акрополь… Да, на чем я остановился? Мы планируем развиваться и дальше, у нас появятся новые маршруты, и в этом смысле знание английского языка нам очень даже пригодится. Все-таки, язык межнационального общения. Значит, разработка туров, деловая переписка, ну и сопровождение групп за границу, естественно.
Он берет из пачки сигарету, закуривает, отпивает кофе.
— Если тебя заинтересовало, будем разговаривать серьезно, в том числе и по поводу зарплаты…
— Да, заинтересовало.
— Это хорошо. Но сначала я должен посоветоваться со своим компаньоном. Брать человека на работу — достаточно большая ответственность, и я не хотел бы давать тебе пустых обещаний. Позвони мне послезавтра в такое же время.
— Хорошо. До свидания.
— Всего хорошего.

*

Захожу в комнату. На кровати Дрона — чувак в сером китайском свитере и Лариска из восьмой комнаты, одногруппница Дрона. На столе — два импортных пакета томатного сока и большая бутылка водки «Smirnoff».
— Знакомьтесь, — говорит Дрон. — Это наш сосед, Вован. А это — Слон, раньше был в нашей группе, потом забил на это дело. Работает в обмене валюты, кассиром. Сколько ты получаешь, а, Слон?
— Не скажу.
— Что, секрет фирмы? Не, правда, в некоторых конторах нельзя никому говорить, какая у тебя зарплата. Мне Захаренко, пацан с пятого курса рассказывал — он на «Кока-колу» устроился... Знаешь ты его, такой рыжий, с веснушками. Говорил — подписал контракт, все стабильно. Обязуюсь никому не говорить про свою зарплату или типа того. У тебя, Слонище, тоже так?
— Почти что.
Лариска курит с мрачным видом. Она — симпатичная, но вся нервная, дерганная.
Дрон говорит:
— Давайте еще по одной «бляди Мэри». Садись и ты, Вован. Рюмок нет — бери чашку.
Слон разливает водку, добавляет сок. Выпиваем.
— Что ты насчет армии будешь делать, а Слон? — спрашивает Дэмп.
— Уже все сделал, что надо — добазарился в военкомате, сделают военник.
— За сколько?
— Двести баксов.
— Оно, конечно, неслабо, но все равно. Лучше, чем в армию... Нас вон пугают: военная кафедра — это все херня, все пойдете служить после пятого курса. Типа, офицеров в республике не хватает, военных училищ мало. На два года, как в армию.
Лариска берет бутылку, наливает полную рюмку, выпивает.
Слон улыбается.
— Вот это я понимаю, вот это — что надо. Учитесь, пацаны.
Лариска не смотрит на него, поворачивается к Дрону.
— Музыка какая-нибудь есть?
— У Вована — мафон. Забацай что-нибудь, а? Чтоб душа развернулась и назад свернулась…
— Поставь что-нибудь поэнергичнее, ладно? — просит Лариска.
Я включаю «Нирвану» — первую песню, «Smells Like Teen Spirit».
Лариска встает, начинает танцевать между кроватей, махает руками, подпрыгивает. Слон, не отрываясь, смотрит на нее. Дэмп и Дрон ехидно хихикают, кривятся.
Лариска расстегивает кофту, мелькает черный лифчик. Она останавливается, сдирает кофту, махает кофтой над головой. Из-под джинсов торчат высоко натянутые колготки телесного цвета.
Песня заканчивается. Лариска садится, надевает кофту, застегивается. Слон придвигается, кладет руку ей на плечо, она стряхивает ее.
Дэмп говорит:
— Давайте еще вмажем.

Водки больше нет. Лариска курит, повернувшись к окну, сбрасывает пепел на пол. Дэмп дремлет. Слон двигает по столу пустую рюмку. Дрон щелкает зажигалкой.
Слон отставляет рюмку, расстегивает штаны и вынимает хуй — маленький и толстый. Лариска не смотрит в его сторону. Дрон говорит:
— Слон, ты что, дурной? Ну-ка спрячь, а?
— А что такое?
— Ничего. Спрячь, я тебе сказал.
Слон медленно поправляет трусы, застегивает молнию.

*

В офисе — я, курьер Серега и два менеджера: Оксана, которая открыла мне в первый раз, и Люда. Оксане лет двадцать пять, симпатичная. Людмила лет на пять старше, у нее всегда недовольное лицо.
Мы с Серегой — за одним столом. Я листаю чешский рекламный проспект о Праге, Серега обрисовывает ручкой перекидной календарь. Я поворачиваюсь к окну. Идет дождь.
Серега бросает ручку в стакан с карандашами.
— Пошли покурим.
— Я не курю.
— Ну, пошли просто за компанию.

Стоим на лестничной площадке. Серега спрашивает:
— Сколько он тебе денег пообещал?
— Тридцать баксов за полдня — с девяти до часу.
— Это еще нормально. Здесь люди за полный день ненамного больше получают. Хотя, они, в общем, ничего и не делают — Ксюха с Людкой. Только на звонки отвечают и бабки у клиентов берут. Все остальное босс делает сам по своим каналам — автобус, гостиницу, экскурсии. Он, конечно, гондон, но связи неслабые — столько лет уже в этом тусуется.
— Зачем мы ему тогда вообще нужны?
— Одному все делать — западло. Хочет, чтобы все цивильно — фирма там… Ксюху с Людкой взял по знакомству, обе сидели без работы. Ксюха БГУ закончила, географию, учительницей не пошла — денег мало. А Людка десять лет была медсестрой на заводе, потом завод остановился, их всех — в отпуск за свой счет. — Сергей делает затяжку, стряхивает пепел в привязанную к перилам жестянку. — Понты у босса, конечно, не мелкие — поэтому и тебя взял. Сейчас ему переводчик вообще не нужен, с Чехией он работает на русском, с Грецией тоже, а больше мы никуда не отправляем.
— Ну а в перспективе?
Серега улыбается, делает затяжку.
— Ну, перспектива — это такое дело… Он тебе, наверно, поездки обещал, сопровождение групп?
— Ага.
Серега ухмыляется.
— Молодец он, все-таки, хитрожопый… Знает, как человека развести. Хотя ты ничего не теряешь. Посидишь здесь, заработаешь на пиво… Я сам — студент. В институте физкультуры. Знаешь, как надоела физуха — каждый день? А босс мне свободное посещение сделал — у него везде связи.
— А каким ты спортом занимаешься?
— Раньше занимался. Шахматами. Кандидат в мастера, между прочим, только давно забил на это дело. Ладно, пошли работать, а то босс разбухтится…
Он тушит сигарету, бросает в жестянку.

Смотрю на часы. Половина первого. Еще целых полчаса. Шеф дал мне работу — просчитать образовательный тур в Англию. Никакой тур он делать не будет, просто надо меня загрузить работой. Серегу отправил поменять двадцать долларов.
— Не верю я ни в какой «Гербалайф», — говорит Людка. — Ерунда это, обман.
— Ты можешь не верить, а подруга моей знакомой похудела на тринадцать килограммов…
— Ты сама ее видела? Я имею в виду — до и после.
— Видела только после.
— Это еще ничего не значит.
Хлопает дверь кухни, заходит Кулаков. Пиджак расстегнут, руки в карманах.
— Вам так необходимо обсуждать свои личные дела в рабочее время? Лучше бы про то говорили, как найти побольше клиентов. Если и дальше будет одна Прага в месяц, то с этого мы не проживем, понятно? Всем придется искать работу. Думайте, как привлекать клиентов…
— А что мы еще можем сделать? — говорит Ксюха. — Реклама выходит…
— Ну и где они, ваши клиенты, если реклама выходит? Сколько есть человек на двадцать восьмое?
— Сейчас посмотрю. Семь.
— Семь? Всего? Вы что, хотите, чтобы поездка сорвалась?
— Что нам, на улицу выйти? За руку всех хватать?
— Это ваши трудности. — Шеф смотрит на мой листок. — Ну что, сколько получается себестоимость?
— Триста сорок на две недели.
— Это плохо, дорого. Никто не поедет. Ладно, вот тебе новое задание. Возьми телефонный справочник, перепиши оттуда адреса коммерческих фирм, но не всех, а тех, что посолиднее — несколько телефонов там… Выпиши все факсы, и будем рассылать рекламные письма, предлагать нашу Прагу. Так называемый «директ мэйл» — прямая рассылка.

*

Выставка «Турбизнес-93» на ВДНХ. Я, Людка и Серега сидим на табуретах за стендом. Стенд узкий, метра полтора — мы еле умещаемся. На стенде — листки с рекламой тура в Прагу. Сзади, за занавеской, в «комнате для переговоров», у шефа встреча с двумя чехами. Он спрашивает:
— Что может заинтересовать чешских туристов в Белоруссии?
— Ничего. — Чех хорошо говорит по-русски, почти без акцента. — Я не знаю чеха, который хотел поехать в Россию, тем более — Белоруссия. Давайте лучше по нашим предложениям. Мы предложим самые лучшие цены по Праге, дешевле цен никто не даст.
— Это понятно, я взял ваши прайсы, но мне надо посоветоваться с компаньоном — я один такие решения не принимаю.

У стендов тусуются пенсионеры, студенты и люди из турфирм. Многие берут рекламные проспекты, суют в сумки.
Толстая тетка в пальто читает нашу листовку, бубнит под нос:
— Дороговато, дороговато… Мы, все-таки госслужащие.
Серега шепчет:
— Знаю я таких — сидят на взятках и еще ноют…
Тетка складывает листок вчетверо, кладет в карман.

Появляется толпа пацанов лет по шестнадцать. Серега говорит:
— Эти — из сто второго училища, здесь рядом. Знают, что сегодня последний день, будет презентация.
— Что значит — презентация?
— Будут наливать на халяву.
— Серьезно?
— Да, примерно в три часа.

Рядом с шефом — лысый мужик в расстегнутой дубленке и синем спортивном костюме.
— Володя, Сергей — для вас важное задание. Надо проводить партнера с Украины в гостиницу «Беларусь». Он на машине, но водитель не знает, как проехать. Решайте, кто из вас поедет. Или вдвоем?
— Вдвоем, — говорит Серега. Он шепчет мне на ухо:
— Как раз успеем до презентации.

Подходим к забрызганной грязью белой «волге». Мужик садится рядом с водителем, мы — на заднее сиденье. Серега говорит:
— Сейчас прямо, до поворота.
Машина трогается. Серега спрашивает лысого:
— А что это вы на «волге» ездите?
— А на чем надо?
— Ну, на «мерседесе» каком-нибудь, в крайнем случае — на «бмв».
— На «мерседесе» скоро любой колхозник будет ездить. А «волга» — это всегда «волга», видно, что не кто попало едет, а солидный человек.

Две девушки в коротких юбках разливают вино в пластиковые стаканы. У одной на белой блузке — розовое пятно от вина. Пацаны из училища проглатывают вино и встают в очередь за новой порцией. Ожидая, они рассматривают ноги девушек.
Мы с Серегой стоим со стаканами в стороне. Я спрашиваю:
— На фига нашей конторе эта выставка? Мы что-нибудь выигрываем?
— Сказать тебе честно? Ничего. Триста баксов на ветер, зато боссу радость: отметился, показал знакомым, что фирма еще не развалилась.
— Какого числа обычно зарплата?
— Официально — в первый день месяца, вчера должны были дать за ноябрь. Но босс всегда задерживает. Сейчас, как будто, из-за выставки, в следующем придумает новую отмазку. Ты с какого числа работаешь?
— Со второго.
— Уже целый месяц… Ну и как, не думаешь пока свалить?
— Да некуда, в общем. Хотя я и заколебался факсы отправлять — это любой может сделать, здесь язык не нужен, ничего не нужно. Обезьяну посади — и она будет отправлять.
— Я же тебе говорил — он тебя взял ради своих понтов…
— А чего он тогда все время базарит — «расширение бизнеса», «новые проекты»…
— Лажа это, ничего не будет. Чтобы сделать нормальный проект, нужны партнеры. А этот его партнер — мудак. Друг босса институтский. Два года назад открыл фирму — торгуют автозапчастями, причем торгуют по мелочи, потому что идиоты. Сейчас на этом знаешь, как можно раскрутиться? А они сидят, копейки зарабатывают. У него была пара тысяч баксов свободных — он сунулся к боссу, давай буду «инвестором». Надо ж понтонуться…

*

Людмила говорит:
— Володя, шеф зовет — получи зарплату.
Она держит пачку тысячных купюр. Я отодвигаю стул, встаю.
Шеф сидит за столом с чашкой кофе, в пепельнице дымится сигарета. Окно приоткрыто, в него затягивает холод. Он рассматривает меня, наморщив лоб.
— Ну что, Володя, первая зарплата? Понимаю, какая радость у тебя внутри по этому поводу, и полностью разделяю. Хотя должен сказать, что свою зарплату ты пока не отрабатываешь. Это, так сказать, аванс, и я, хоть и не хочу омрачать твою радость, но все же тебе об этом напоминаю.
— Ну, это же не только от меня зависит… Проекты, про которые вы говорили, пока не работают…
— А вот в этом ты не прав. Я сейчас скажу тебе одну важную вещь: всегда надо начинать с себя. Не надо смотреть на других, кто как работает, у кого как получается — и так далее. В первую очередь — на себя. Это я тебе по-хорошему говорю, не в обиду — как старший товарищ, можно сказать.
Он вынимает из кармана пачку «зубров», отсчитывает, пододвигает ко мне открытую общую тетрадь.
— Распишись вот здесь.
Я расписываюсь на засаленной странице, против своей фамилии.
— Спасибо.
— Пожалуйста. И помни, что я тебе сказал.





Дверь в обменник — рядом с магазином «Кристалл».
Над окошком надпись от руки — «долларов нет». Выхожу на улицу. У входа тусуются три быка в пуховиках и высоких кроссовках «Reebok». Один спрашивает:
— Что, купить хочешь?
— Да.
— Сколько?
— Двадцать.
— По четыре сто.
— Хорошо.
Он достает калькулятор, считает.
— Это будет восемьдесят две штуки.
Я вытаскиваю пачку, отсчитываю восемьдесят две купюры, протягиваю быку.
— Не-е. Ты давай сам считай, а то скажешь потом, что я наебал. Во — могу показать баксы.
Он достает из кармана потертую двадцатку, мнет пальцами. Я по второму разу пересчитываю деньги. Пальцы мерзнут, не слушаются. Бык загибает края у двадцатки.
— Мент! — орет он и прячет купюру.
Я резко прячу деньги в карман, оглядываюсь по сторонам. Мента нигде не видно.
— Все, прошел. Считай дальше.
Я не помню, сколько сосчитал, начинаю с начала. Бык мнет пальцами купюру с загнутыми краями. На ней вместо худого вихрастого дядьки — Вашингтон в приглаженном парике и с горбатым носом.
— Не, я не буду брать. Передумал.
Я засовываю купюры в карман, поворачиваюсь уходить.
— На хуя так делать? За такое можно и по еблищу. Ну-ка быстро отсюда, а то ходишь, как сраный Джоник…

*

Новый год. Спускаемся с Андрюхой на одиннадцатый этаж. Он говорит:
— Тусовка эта… своеобразная — все деловые, крутятся. Но выделываться не будут, это — нет. Нормальные, по-моему, чуваки — побухать с ними можно. Хотя Сим вот не захотел, поехал домой.

Сидим за столом. Чуваки — в пиджаках и галстуках. Девушки — накрашенные, с золотыми серьгами, кроме Иры-«хиппанки»: она в джинсовой рубашке, с тремя нитками бус. На столе — салат «оливье», бутерброды со шпротами, вареная картошка, сервелат, водка и шампанское. В углу работает без звука телевизор «Рубин» — идет новогоднее шоу на белорусском канале.
Кучерявый чувак в красном пиджаке, с бабочкой, сдирает ногтем фольгу с бутылки шампанского, раскручивает проволоку. Пробка хлопает в потолок, все подставляют рюмки. С мокрой руки кучерявого стекает шампанское. Чувак в костюме-тройке открывает вторую бутылку. Кучерявый говорит:
— Ну, давайте выпьем за старый новый год…
Я выпиваю, беру бутерброд. В центре куска батона, намазанного маслом, лежат две крохотные шпротины.
Андрюха говорит Ире:
— Я не думал, что ты тоже здесь будешь. А кто тебя позвал?
— Миша. — Она кивает на кучерявого. — Мы с ним в одной группе. Ты не знал?
— Не-а.
Кучерявый встает.
— Понимаю, вы еще перевариваете предыдущий тост, но уже подошло время для следующего, и он у меня созрел. Пора наполнить бокалы. Парням рекомендую — водочкой, а для девушек осталась еще эта кисленькая вода под названием «Шампанское».
Андрюха берет бутылку шампанского, тянется к рюмке Иры. Она накрывает рюмку рукой.
— У меня еще есть.
— Ну, свобода воли — тоже правильно.
Кучерявый продолжает:
— Я знаю, что некоторые из здесь присутствующих занимаются бизнесом. Ну, значит, за то, чтобы у нас все было, а нам за это ничего не было!
Кто-то кричит:
— Ура!
Андрюха льет мне и себе водки, мы выпиваем. Я цепляю алюминиевой вилкой кусок сервелата, жую.
Андрюха спрашивает у Иры:
— Как тебе здесь вообще, нравится?
Она не отвечает. Андрюха берет бутылку водки, поворачивается ко мне.
— Будешь?
— Пока нет.

Без пятнадцати час. В коридоре на всю громкость орет магнитофон. «Two Unlimited», песня «No Limit». В комнате — только я, Андрюха и Ира. Андрюха спит, сидя на кровати, голова откинута к стене. Рот приоткрыт, в уголках — пузырьки слюны. Ира плетет браслет из тонких кожаных ремешков.
Открывается дверь, заглядывают кучерявый и девушка в голубом платье. У нее размазана помада, под колготками телесного цвета, почти на колене — вымазанная кровью прокладка.
— О-хо! — говорит кучерявый. — А ты сказала — здесь никого нет.
Девушка цепляется за стол, падает. Чувак поднимает ее, вытаскивает из комнаты.
Ира кладет браслет в сумочку на шее, говорит:
— Давай выпьем.
Я наливаю ей и себе по полрюмки водки, беру бутылку лимонада.
— Мне не разбавляй. Хочу почувствовать вкус водки.
Выпиваем, не чокаясь. Ира говорит:
— Может, пойдем отсюда?
— А Андрюха?
— А что Андрюха? Пусть спит.

Выходим в коридор. Толпа из 11-03 и народ из других комнат прыгает под «No Limit» в бывшей «ленинской комнате». Несколько человек стоят у стен или сидят на корточках. Ира говорит:
— Давай спустимся на десятый, мне надо зайти в свою комнату.
— Хорошо.

На десятом — тише, музыка и топот слышны только с других этажей. Комната 10-01 — напротив кухни. Ира говорит:
— Я сейчас.
Она открывает ключом комнату, заходит.
На кухне — никого. Две замызганные плиты, много раз перекрашенные столы. На бетонном полу — раздавленные зеленые горошины и пятно майонеза.

Ира выходит из комнаты.
— Пошли на балкон, я покурю.
У нее в руке — пачка сигарет «Cabinet» и зажигалка.
— Наверно, сегодня можно и здесь курить, никто не возбухнет…
— Нет, хочу на балконе.

На балконе валяются два сгоревших бенгальских огня. Я говорю:
— Смотри, сколько окон светится — все празднуют.
Ира прикуривает, выпускает дым.
— Ты читал Кастанеду?
Я трясу головой.
— Правильно, и не читай.
На балкон под нами выходят чувак и девушка. Она выхватывает у него бутылку вина, пьет. Он забирает бутылку, допивает, кидает вниз. Бутылка со звоном разбивается об асфальт. Парень и девушка хохочут, убегают с балкона.
Ира спрашивает:
— У тебя какое любимое животное?
— Как — какое?
— Просто — любимое животное: лев, гепард, рысь, слон…
— Никакого, наверно. А у тебя?
— У меня — жираф.
— Почему?
Она вынимает изо рта сигарету. Я целую ее. Губы пахнут табаком и шпротами.
Я спрашиваю:
— Ты любишь новый год?
— Нет.
Она выкидывает сигарету, мы целуемся.
Ира говорит:
— Знаешь, в чем главный прикол? Я захлопнула дверь, а ключ остался в комнате. — Она начинает хохотать.

Сидим на корточках в коридоре, под дверью 10-01. Где-то играет Дюна — «Привет с большого бодуна». Стучат по полу ноги танцующих. Я говорю:
— Что, может пойдем назад, к этим?
— Не-а. Меня ломает.
— Так и будем здесь сидеть?
— Не хочешь — можешь уходить.
Ира достает из пачки сигарету.
— Дай и мне.
— Разве ты куришь?
— Бывает.
Ира подносит мне пачку, я беру сигарету. Она щелкает зажигалкой, подкуривает мне и себе. Я затягиваюсь, выпускаю дым. Ноги затекли, я встаю.

Захожу в свою комнату. Дэмпа и Дрона нет. В окне — серый утренний город. На горизонте дымят трубы. По рельсам катится трамвай, на боку — реклама фирмы «Дайнова».

*

На фонетике — два человека из двух групп: я и Элла из двести пятой. Она красивая, всегда дорого одевается.
Анна Борисовна закрывает общую тетрадь.
— Помню времена, когда первое января было рабочим днем — ну и учебным, соответственно. И то приходило больше студентов, чем сегодня, хоть уже и второе. — Она поднимает глаза, смотрит на нас, морщит лоб. — Ну, мне-то, по большому счету, все равно: последний год работаю. Давно могла бы на пенсию пойти, да все просят остаться.
Элла спрашивает:
— А вам не скучно будет на пенсии?
— Как это — скучно? У меня — ученики, репетиторство. Хорошие такие дети, знают, что им надо — поступить в институты. Никакой нервотрепки, ну и деньги тоже, соответственно… Надо же детям, внукам помочь. А с вами что будем делать — занятие проводить или по домам?
— По домам, — тихо говорит Элла.
— Ну, как знаете.

Выходим из аудитории.
Элла спрашивает:
— Как новый год встретил?
— Нормально, в общаге. А ты?
— Я в Москве была, у своего друга. Cool! Сначала выпили бутылку шампанского из горла, прямо на Красной площади, потом всю ночь катались по Москве на его машине… Заедем в супермаркет, купим поесть и выпить — и дальше. Я вообще люблю Москву, Москва — это cool. Лондон, конечно, еще лучше, но и Москва — классно.
— Ты была в Лондоне?
— Да.
— А в Москву часто ездишь?
— Раз в месяц — как минимум. Я ее уже, наверно, лучше знаю, чем Минск. Ну пока.
— Пока.

*

Пишу темы к экзамену по английскому. Дэмп ходит по комнате.
— Прикинь — Клинтону пожать руку! Нехило, да?
— Ага.
— Народу было — как людей. Не протолкнуься. Но я все равно пролез, плечами всех растусовал — к самой охране. И руку сунул. А он такой довольный, улыбается, типа, «I’m glad to be here», и все такое.
— А что он еще говорил?
— Типа, там можно было услышать. Толпа, все галдят, охрана орет — не напирайте. Но мужик он нормальный, я тебе скажу, правильный. Не то, что наш Шушкевич — лысый хер. Говорили, из Китая целый самолет мебели притарабанил для своей квартиры.
Заходит Дрон.
— Ну что, как Клинтон?
— Нормально, я уже Вовану рассказал. Пожал руку, все как надо — нормальный мужик.
— И что ты ему сказал?
— Ничего не сказал. Я ж говорю — пожал руку, и все.
— Ну ты дурак. Надо было убежище политическое просить, или еще что-нибудь. Такой шанс был, а ты его просрал.
— Ладно, не базарь. Чего ты сам тогда не пошел?
— Как я мог пойти? У меня еще по немецкому допуска нет.
— Что сегодня будем делать?
— Как что? Учиться.
— Иди ты со своей учебой…
— А ты что предлагаешь? У тебя что, бабки на бухло есть?
— Не-а.
— А у тебя, Вован?
— Нету.

*

Антон зажигает газ, ставит чайник.
— Значит, ты только на выходные приехал, не на все каникулы?
— Ну да. Работа…
— Сколько тебе платят?
— Тридцать баксов за полставки.
— Ну, это еще нормально. Можешь мне одолжить?
— Сколько?
— Баксов сто пятьдесят — двести.
— Ты что, откуда у меня столько? И зачем тебе?
— Светка — моя подруга, ты ее видел летом — едет работать. В Чехию, на полгода. Ей на дорогу, туда-сюда…
— А кем она там будет?
— Толком не знаю. Она сама еще не знает. Может, официанткой. Или сельхозработы…
— А-а-а… А сам ты работаешь где-нибудь?
— Не-а. — Антон махает рукой. — В пизду. Хотел в одну контору устроиться — работы много, зарплата малая…
— А учеба?
— Две двойки, пересдавать надо… Я на вечер встречи ходил в школу, прикинь?
— Наших много было?
— Не-а. Маркевич, Журавенко, несколько баб и я. Все набухались в жопу. Я с пацанами, которые на год позже нас учились. Стою, тошню в туалете на втором — заходит какой-то хер. Типа, что за безобразие, хуе-мое. Я ему по ебалу, потом еще, еще… Смотрю — это Болотников, директор школы…
— И что, узнал тебя?
— Хуй его знает. Думаешь, он трезвый был? Они сами бухают — не надо баловаться…
Антон встает, выключает газ, льет кипяток в заварник.
— Маркевич знаешь, что говорил? Вэка посадили. Помнишь Вэка? Такая рожа похабная, всегда на всех залупался…
— За что его?
— Вроде, челюсть кому-то сломал. Еще говорил — Михевич поднялся здорово: киоск свой в центре, около Минского базара. Машину взял — «бээмвуху» восемьдесят второго года. А Гура погиб. Нашли в машине, в гараже, с какой то бабой. Оба задохнулись, выхлопным газом. Он в Польше рэкетом занимался… Даже, вроде, отсидел там полгода или около того. Такие вот дела.

*

Первый день после каникул. Пара в четыреста восьмой. Голубовича нет. Я — один на последней парте.
Дверь открывается, заглядывает чувак в трехцветном, желто-зелено-красном берете.
— Добрый всем день. Позвольте узнать — это двести вторая группа?
Трофименкова кивает головой.
— Благодарю. Значит, я буду с вами учиться. Меня зовут Влад. Спасибо за внимание.
Чувак доходит до моего стола.
— Свободно?
— Да.
— Тебя как зовут?
— Вова.
— А меня Влад — ты слышал, наверно.
Я протягиваю ему ладонь, он жмет ее обеими руками, бросает рюкзак на пол, садится.
— Я только второй день здесь. Год был в Лондоне.
— А что ты там делал?
— Как что? Учился. В школе.
— А как попал?
— Очень просто — друзья пригласили. Сначала письма писали, — я им, они мне, потом решили, что надо повидаться, и они мне прислали приглашение. Я поехал, и мы так классно пообщались, что решили — я поживу у них…
— А почему ты не остался насовсем?
— Не захотел. Соскучился по своим друзьям здесь. И надоело как-то…
Звенит звонок. Заходит преподаватель — маленького роста мужик в кожаной куртке. Очки с затемненными стеклами, прилизанные волосы с сединой.
— Добры день. Мяне завуть Сяржук Иванавич Буслович. Я буду выкладать у вас нямецкую мову. Пачнем са знаемства. Кали ласка, падымайтеся па чарзе и распавядайте трохи пра сябе.
— А что рассказывать? — спрашивает Трофименкова.
— Усё, что личыте рэлевантным.

Стоим с Владом у киоска, пьем пиво. Влад говорит:
— Мы там постоянно на растаманские тусовки ходили, на концерты. Музыка такая — регги, знаешь?
Влад снимает свой разноцветный берет, махает им в воздухе. У него большая голова и светлые, редкие надо лбом волосы.
— Знаю. Был на концерте — группа «Ночь». И еще слышал «Комитет охраны тепла»…
— Я «Комитет» не очень люблю. Они злые такие, социальные… А настоящий регги… Он — добрый, светлый… А Боба Марли слышал?
— Нет.
— Я тебе принесу. А что ты вообще слушаешь?
— Разное.
— Классно. Я тоже разное. Например, группу «The Residents». Знаешь их?
— Не-а.
— Такие американские чуваки веселые… А раста — религия очень светлая, солнечная. И музыка регги тоже, соответственно…
— То есть, когда плохо, надо притворяться, что хорошо?
— Нет, не надо. Просто если правильно все делать и правильно жить, то всегда будет хорошо, даже, когда плохо. В этом и смысл раста. Но я тебя, наверно, загрузил.
— Да нет, наоборот — интересно. А в кого верят растаманы?
— В бога Джа. Он черный, кстати. Бог растаманов — черный. Это — единственный черный бог. И еще они курят ганджа — это то, что обычно называют марихуанной, травой, шмалью, анашой, а у растаманов — это ганджа.
— И ты куришь?
Влад делает глоток пива, встряхивает головой.
— Да, курю. Мы в Лондоне с чуваками столько ее выкурили... Ты, может, думаешь, что ганджа — это плохо, потому что наркотик? Только люди, которые в этом не разбираются, могут говорить: «Наркотики — это плохо». Наркотики ведь есть разные. Есть тяжелые, как героин, например. Вот это — действительно опасно. А есть легкие — как ганджа. Водка, кстати, в тысячу раз опаснее ганджа, и никто ее не запрещает. В Англии, да и в Штатах тоже, давно уже борются за то, чтобы легализовать ганджа. Я не говорю про Голландию...
— А здесь ты можешь достать траву?
— Без проблем. Что, хочешь приобщиться?
— Ну так… Может быть…
— Оки-доки, скажи только — все будет.

*

Общее собрание в офисе. Пришел компаньон Кулакова, «инвестор». Он невысокий, полный, в синих вытертых джинсах и черном свитере под пиджаком. Клок волос прикрывает лысеющий лоб.
Кулаков говорит:
— Я недавно прочел в «Народной газете» статью про то, сколько стоит создание одного рабочего места. От пятидесяти до восьмидесяти долларов в месяц. Понимаете? До восьмидесяти долларов в месяц. Сюда входит и зарплата, и все остальное. И вовсе не всегда это приносит прибыль. У нас маленькая компания, и я мог бы сам делать очень большую часть работы — из экономии, можно сказать. А я вместо этого беру людей на работу, я хочу помогать экономике страны, создавать рабочие места. Но и благотворительностью мы заниматься не можем — здесь, все-таки, не собес.
Серега шепчет мне:
— Догадываюсь, зачем он это лепит. Видно, хочет зарплаты срезать.
— …и решили предложить новую систему оплаты труда. Пока только предложить, со следующего месяца, с марта. За февраль все получат согласно договоренности. А с марта зарплата каждого будет напрямую зависеть от прибыли фирмы, и, соответственно, от того, что каждый сделал для того, чтобы эту прибыль заработать. Да, кто-то получит меньше, чем в прошлом месяце, но это будет для него стимулом, чтобы лучше работать. А другие, наоборот, получат больше. Как вам такое предложение?
Все молчат.
— Ну, если возражений нет, то вернемся к этому вопросу первого апреля. И не удивляйтесь, это будет не шутка. Мы — коллектив маленький, и наша сила — в сплоченности. Борьба между конкурентами в туризме обостряется, но и люди начинают больше ездить. Так что, работы хватит всем. Есть, над чем подумать и на чем сосредоточиться.

*

Немецкий — в пятьсот второй. Бусловича еще нет. Влад рассказывает:
— Вчера целый день переводил миссионерам из Штатов. Нормальные такие чуваки все — не фанатики, а простые клёвые ребята. Радуются, что приехали сюда, от всего у них челюсть отвисает.
— А что они вообще здесь делают?
— Пропагандируют христианство. Свое, конечно, не наше. Вот эти — пресвитерианцы, например. Я раньше католикам переводил, баптистам, адвентистам седьмого дня… Презентации у всех одинаковые: песни поют под гитару, улыбаются, книжечки свои раздают…
— Твоя ж религия — раста…
— Ну да, но эти — не враги. Растаманы — они ко всем религиям относятся терпимо и дружественно…
— А что насчет травы? Помнишь, мы говорили?
— Хоть сегодня. Единица измерения — коробок.
— Какой коробок?
— Обычный, спичечный. Полкоробка — пять долларов, коробок — десять.
— А полкоробка — это много или мало?
— Типа, смотря для кого… Джоинтов на пять хватает.
— Окей, возьму полкоробка.
— Деньги с собой есть?
— Есть, только рублями.
— Не проблема, можно по курсу. Принимается любая валюта. После пары позвоним Вене — он доставит. Ганджа — это классно. От ганджа не бывает похмелья, ганджа не разрушает желудок — как алкоголь. Ну, ганджа — это просто… высшее. Мы на днях курили — просто супер, но ее из Германии, из Кельна привезли. У меня есть приятель — Боник. Он здесь познакомился с Маркусом, немцем — альтернативную службу проходил во второй больнице. И, короче, Маркус пригласил его к себе в Кельн, в свою растаманскую коммуну. Боник поехал — и они там неделю кайфовали, и еще дали ему с собой. Как он провез через границу — не представляю. Сам ничего не помнит, обкуренный был.
Впереди Карпенко шепчет Рублевой:
— Давай раскрутим немца на политические базары — вчера какая-то тусовка была, Народный фронт, а он — «фронтовец»…
— Это ты предлагаешь, чтобы я его крутила?
— Не хочешь — могу и сама.
Заходит Буслович, ставит портфель на стул.
— Добры день.
Рублева шепчет Карпенко:
— Он что — зимой в такой куртке ходит?
— Нет, ты что? Она у него типа пиджака. — Карпенко хихикает. — У него еще такой пуховик советский, он его сдает в гардероб.
Буслович говорит:
— Нехта з другога курса — можа не з вашай групы, а можа и з гэтай — написау у дэканат ананимку, што выкладчык размауляе на беларускай мове — мауляу, не разумее. Ну дык вось, беларуская мова у нас — дяржауная, и таму я выкладаю на ёй. Каму не падабаецца, могуть ехать у Расею и вучыцца там на расейскай мове.
Карпенко поднимает руку:
— Сергей Иванович, а вчера была встреча Народного фронта с избирателями в кинотеатре «Москва». Вы ходили?
— Не, не хадзиу, бо быу заняты, и вельми шкадую, што не быу. Нардны фронт — адзиная у стране палитычная сила, якая можа прывести яе да чагосьти добрага…

Спускаемся с Владом в фойе, встаем в очередь к телефону. Девушка в мини-юбке, с затяжкой на колготках, орет в трубку:
— Я по поводу работы. Официанткой с иностранным языком… Студентка, да… В инязе… Восемнадцать есть, да… Хорошо, перезвоню завтра.
Она вешает трубку, отходит.
Влад набирает номер.
— Привет, Веня. Как твои дела? Слушай, нужна половина. Подвози в два часа в иняз. Будем ждать на крылечке. Пока.
Он вешает трубку, широко улыбается.
— Все нормально — ты сам слышал.

Ждем на крыльце. Холодно. Капает с крыши. На газоне — корка грязного снега.
По ступенькам поднимается Наташа с испанского. Я не видел ее, может, полгода. Она кивает, улыбается. Я говорю:
— Привет.
Наташа заходит в дверь.

От метро идет чувак в оранжевой ветровке и красной шапке с кисточкой. Влад махает ему рукой.
Чувак подходит, сует руку Владу, мне. Влад спрашивает:
— Новый джэкет?
— Ага. Вчера взял в «секонде» возле себя. И штаны — «ливайсы», модель семьдесят седьмого года, давно снята с производства. — Он хлопает ладонью по колену расклешенных джинсов. — Ну, давайте, что ли, отойдем во двор?
Мы переходим дорогу, сворачиваем в арку. Старуха держит на поводке черную овчарку. Веня поворачивается к ней спиной, лезет в карман.
— Очень классное вещество сегодня. Чуваки сказали — просто супер. У них какие-то быки брали десять коробков — представляете, десять коробков! И, короче, быки спрашивают: «Как она, вставит?» Чуваки отвечают: «Вставит как надо, на колени упадете».
Влад спрашивает:
— И что, упали?
— Не то, что упали — вообще легли. — Веня радостно смеется.
Он достает бумажный пакетик, протягивает Владу.
Влад отступает назад.
— Это — вот, товарищу. Не хочу быть посредником в незаконных операциях. Шутка.
Я сую пакетик в карман, даю Вене деньги. Он говорит:
— Спасибо за покупку. Если что, контакты через Влада.
Веня жмет нам руки, идет к метро.

Заходим в фойе. Я замерз, текут сопли. Вытираю нос платком, спрашиваю Влада:
— Слушай, а это вообще как — опасно? Меня не заметут?
— За что?
— Ну, хранение…
— Такой статьи нет. Есть статья — «хранение с целью сбыта», но чтоб ее повесили, нужно не такое количество. Так что, не бойся. Раз менты остановили двух знакомых чуваков, а они — «high», и не на траве, конечно. Ну, менты им — покажите вены. Чуваки показали. И что, вы будете утверждать, что вы не наркоманы? Да, утверждаем, что не наркоманы.
— И что?
— Ничего. Отпустили их.
— А ты когда-нибудь кололся?
Влад не отвечает. Мы идем по коридору корпуса «Б». У кассы — очередь: сегодня зарплата у преподов.
— А ты со мной покурить не хочешь?
— Не-а. Что-то сегодня не тянет. Но в первый раз одному не советую.
— Чего так?
— В компании — веселее.

*

Захожу в 12-01. Андрюха — дома.
— Привет. Ганджа курить будешь?
— Что?
— Ну, траву.
— А-а-а. Это можно. Я сейчас ни от чего не отказываюсь. Закрой только дверь на защелку. «Беломор» у тебя есть?
— А на фига?
— Как «на фига»? Или ты самокрутки собрался крутить?
— Нет, «беломора» нету.
— Ладно, сейчас посмотрю — у Сима где-то валялся.
Андрюха выдвигает ящик стола, достает надорванную бело-синюю пачку, кладет на стол, подходит к магнитофону.
— Надо музыку соответствующую — «Комитет охраны тепла», например.
Он берет с полки бобину, заправляет пленку. Я сажусь на кровать.
Андрюха вытаскивает из пачки сигарету, вырывает из тетради лист, ссыпает на него табак.

Сидим, закинув ноги на батарею. Окно приоткрыто, тянет холодом. Андрюха подкуривает, затягивается, передает мне косяк. Я беру его пальцами, смотрю на пятнышки слюны, подношу к губам, затягиваюсь, стараюсь задержать дым. Не получается. Я передаю косяк Андрюхе. За окном — огни девятиэтажек и черное небо.
Олди поет:

Черное на белом, кто-то был не прав,
Я внеплановый сын африканских трав
Я танцую регги на грязном снегу
Моя тень на другом берегу.

Андрюха делает последнюю затяжку, кидает косяк в окно. Я спрашиваю:
— Ну, как?
— Клево. А ты?
Я пожимаю плечами.
— Ничего, все будет нормально. Слушай анекдот про это дело. Пришел мужик в баню помыться и видит — в углу сидят чуваки и курят траву. Ну, он к ним подходит — дайте попробовать, что это такое. Они дали — мужика ни фига не вставило. Он опять к ним — дайте еще. Они ему — давай бабки, мужик, что мы тебе, на халяву давать должны? Ну, отдал он им бабки — все, что были, они дали ему косяк. Мужик покурил — снова ничего. Ну, он думает — что за западло такое? И опять — к ним. Денег нет — отдал шмотки свои, они дали ему еще косяк. Покурил — и опять не вставило. Думает — кинули, гады. Идет к ним разбираться, а чуваков уже нету. Ну, мужик закрылся тазиком и идет ловить такси, домой ехать. Останавливает машину, говорит — отвези домой, я тебе бабки вынесу. Садится, а водила везет его не домой, а в какой-то лес, выкидывает из машины, сам вылазит и имеет его в жопу. Отымел, бросил и уехал. А мужику срать приперло, он садится под елкой. И в этот момент — ему тазиком по голове. Ты что, охуел, мужик — в бане срать?
Андрюха хохочет — дико, по-сумасшедшему. У него — красные глаза, как будто в них попало мыло. Я ничего не чувствую, только в животе, вроде, чуть-чуть теплеет.
— Ну, как анекдот? Дебильный? — Андрюха ржет. — Ладно, ты не психуй, что не вставило. С первого раза редко кого вставляет.

*

В офисе — только я и Серега. Вчера шеф уехал с группой в Прагу и взял с собой Людмилу и Ксюху «стажерами» — как подарок к восьмому марта.
Серега вытаскивает из пачки «Marlboro» сигарету, закуривает.
— Они зря, конечно, повелись. Хотели съездить, я понимаю, но поездка эта по зарплате жахнет капитально — босс не зря всю эту байдень насчет прибыли придумал, хочет, чтобы все работали, как негры, а платить будет копейки. Ты что насчет этого думаешь?
— Ничего. Посмотрю, сколько он мне даст за март.
— И я посмотрю. Если меньше, чем раньше — уволюсь. Хер с ним, со свободным посещением. Или найду что-то еще. Бабам нашим, конечно, хуже — у Людки муж на подшипниковом третий месяц зарплату не получает, а Ксюхин — вообще без работы. Бабам обычно меньше платят — считается, типа, что если замужем, то муж должен нормально получать.
— А почему в турфирмах всегда много баб?
— Ну так… Работа не пыльная, сидячая. А если фирма коммерческая, то там или погрузить, или разгрузить что-то надо…
— Интересно, на шефа наезжали когда-нибудь?
— Имеешь в виду — рэкет? Вряд ли. Кому он нужен с таким оборотом? Здесь у него — копейки. В любой нормальной фирме столько за день крутится, сколько у нас за месяц, причем все «налом». Рэкетиры тоже не дурные стали — знают, на кого наехать. Обычно на мелкие фирмы с большим оборотом.
— А на банки наезжают?
— Не-а. Банк — слишком серьезная контора, чтоб на него наехать. В банке служба безопасности — не надо баловаться, от любой банды отобьется.
Звонит телефон, Серега берет трубку.
— Алло, компания «Константин-тур»… Да, конечно, следующая поездка в начале апреля. Дата пока неизвестна, но в начале, это точно… Записаться — хоть сегодня… Да, стопроцентная предоплата… Интернациональная, дом три, квартира двадцать один. — Он кладет трубку. — Сейчас придут записываться на Прагу, триста баксов за две путевки. Можно было бы поделить и больше здесь не появляться…
— Думаешь, не найдет? У него все про меня есть — где учусь, где прописан. И про тебя, наверно, тоже.
— Ладно, я пошутил.

*

Андрюха курит, сидя на подоконнике. Я разливаю остаток вина. Он спрашивает:
— Как твоя работа на буржуя? Не заебала еще?
— Давно уже заебала. А что делать?
Андрюха кривится.
— Не знаю. Я лучше буду жрать картошку с кефиром, чем работать на дядю. — Я подаю ему стакан, мы чокаемся. — Ладно, все это — ерунда.
Я отпиваю, ставлю стакан на стол, засыпанный крошками и шкурками сала.
— А где Сим тусуется? Когда ни зайду — его нет.
— Разве я не говорил? Он сейчас все время у подруги обитает…
— Минчанка?
— Ага…Типа, жениться собираются.
— Жениться? На фига?
— У нее папа — еврей, они в Израиль намылились, а если получится, то в Штаты… А как твоя подруга?
— Какая подруга?
— Ну, которая в Германии…
— Она — не подруга, просто знакомая… Прислала недавно письмо — приедет на каникулы в апреле.
— А что еще пишет?
— Так, ничего. Все хорошо, все клево, Германия — классная страна…
— Да, капиталистический рай, блядь…
Андрюха допивает вино, ставит стакан на подоконник.
— Настроение сегодня какое-то… Все заебало. Учеба заебала. Люди заебали — есть, может, два или три человека, с которыми можно общаться, с которыми не напрягает… А остальные… Живут, как быдло. Дальше своего носа ничего не видят. Все, что им непонятно, считают говном. Хотят быть нормальными — школа, институт, профессия хорошая, деньги, семья… Сим тоже хочет быть нормальным… И ты — тоже. Разве нет?
— Наверно. А ты сам?
— Пойдем лучше догонимся.
— А сколько у тебя денег?
— Пару штук. А у тебя?
— Около штуки. Может, с копейками.
— Ну, пошли.

Очередь в «ночнике» — из одних мужиков. За нами — трое глухонемых, они что-то показывают друг другу на пальцах, хохочут, морщатся.
Андрюха говорит продавщице:
— Бутылку вина за шесть-двести и бутылку лимонада. Яблоко.
Она ставит бутылки на прилавок, я кладу в тарелку все наши купюры. Продавщица расправляет их, считает.
— Пятьсот рублей не хватает…
Андрюха улыбается.
— Нету…
— Что берете — вино или лимонад?
— Вино, зачем еще спрашивать? — Андрюха делает удивленное лицо. Мужики в очереди хохочут. — И хлеб. На хлеб хватит?
Продавщица смахивает лимонад с прилавка. Бутылка глухо ударяется о пол.
Выходим из магазина. Андрюха говорит:
— Что, может, прямо под открытым небом? Погода, вроде, ничего.
— Давай.

Сидим в беседке во дворе пятиэтажки.
Андрюха передает мне бутылку. Я отпиваю, смотрю на мокрые деревья, фонари и облака на черном небе. Андрюха отщипывает хлеб от круглой буханки.
— Пошло все в жопу. Правые, левые, анархисты, похуисты… Главное, чтобы нам было заебись, согласен?
— Да.
— А тебе заебись или херово?
— Сейчас?
— Да.
— Сейчас — заебись. — Я сую Андрюхе бутылку, он не замечает, я толкаю его в плечо.
— А вообще? — Андрюха берет бутылку.
— Вообще? Так себе, по среднему…
— Но не херово?
— Нет.
— И мне не херово. Пошли на десятый этаж, в двенадцатую, к бабам.
— А что за бабы?
— Бабы как бабы… Первый курс.
— Пошли.

Идем по двору. Из подъезда выходит чувак, поворачивается к стене, расстегивает штаны.
— Ага, нашел место, где сцать, — говорит Андрюха. — Тут все-таки люди ходят.
Чувак поворачивается, смотрит на него. Он невысокого роста, коротко стриженый в короткой черной куртке с оранжевой подкладкой.
— А что — нельзя? Иди на хуй, пиздуй отсюда.
— Ага, разогнался.
Чувак кидается на нас. Из подъезда выбегают еще трое. Все — коротко стриженые, в таких же куртках. Один орет:
— Стели пидарасов!
Кулак летит мне в нос. Я падаю, меня молотят ногами. Я закрываю руками за лицо.

Сидим на мокрой прошлогодней траве. Андрюха сплевывает слюну с кровью, криво улыбается.
— Ни за что получили…
— Все из-за тебя. Зачем ты лез?
— Ладно, забыли. Не ошибается только тот, кто ничего не делает, как говорила моя учительница по математике.

*

На лотке в фойе Дворца искусств — книги по искусству, философии, художественные. Денег мало, я перелистываю однотомник Борхеса.
— А сколько будет стоить собрать домашнюю библиотеку? — спрашивает невысокий лысоватый мужик. Лет тридцать пять — сорок, одет в светлый плащ.
— Простите, я вас не поняла, — говорит продавщица.
— Я вот недавно переехал в новую квартиру — купил, сделал ремонт. Ну и хочу, чтобы была домашняя библиотека — уже стеллажи заказал, на следующей неделе привезут.
— А что, у вас книг совсем нет?
— Ну, есть, может, несколько штук — старье какое-то. Я с восемьдесят восьмого года в бизнесе, как только кооперативы появились — тут не до книг было, сами понимаете. А сейчас вот немного разгрузился, фирма работает сама, надо только подталкивать… Я думаю — томов триста-четыреста, чтобы философия всякая, классика, альбомы репродукций… Детективы там, прочая ерунда в тонких обложках — это меня не интересует, поэтому я и пришел к вам.
— Даже и не знаю… А вы каких-нибудь авторов можете назвать?
— Мне неважно, какие авторы. Я хочу просто прикинуть, сколько будет стоить.
— Около тысячи долларов, я думаю.
— Ну, это нормально, в рамках того, что я могу на это потратить. А как насчет того, чтобы подобрать мне книги? Я бы заплатил дополнительно?
— Нет, этого я делать не буду. Мало ли — вам потом не понравится, будете ходить, возмущаться… Приносите список, все, что есть — соберем…
— Хорошо, понятно.
Мужик поворачивается, идет к выходу из фойе.
Я открываю «Беседы с доном Хуаном» Карлоса Кастанеды.

На остановке стоит Голубович. Я махаю ему, перехожу дорогу.
Он спрашивает:
— Ты куда, в общагу?
— Ага.
— Мне тоже в ту сторону. Я на работу устраиваюсь возле «Белой Вежи». В казино.
— Ты ж говорил — в этом году опять в Штаты, в лагерь?
— Ну его на фиг, этот лагерь. Я в казино не меньше заработаю, а может и больше.
— А что ты там будешь делать?
— Крупье — ну, тот, кто ведет игру. Это — новая фишка, я ее сразу просек, все только начинается. Открываются нормальные казино, не то, что раньше — где одни бандиты. А эти, в основном, для иностранцев, берут на работу только с языком. Сейчас нас учат, как все делать, а через неделю начинаем работать.
— И как это будет — полная ставка?
— Ага, только по ночам, до шести утра. Поспал до одиннадцати — и в институт. Платить хорошо обещают — баксов двести как минимум. Машину, блин, возьму… А ты не хочешь попробовать? Бросай свой туризм, у нас набор еще не кончился…
— Мне это как-то не по кайфу — казино…
— Ну а что тут такого? Ну, приходят дядьки, бизнесмены всякие, просерают по десять штук баксов за вечер, а нам что до этого? Деньги свои зарабатываем — и вперед. Да, кстати, слышал фигню про Москалева? Чуть с замдеканов не спихнули. Взял в издательстве детектив переводить и раздал по куску пятому курсу — типа, вот вам задание. Потом все куски собрал и отдал в издательство. А там каждый типа в своем стиле писал и вообще. Например, Мишель — некоторые писали — это «он», некоторые — «она». Фуфел, короче. Но бабки он уже получил, поздно. Зато пятый курс просек малину и стуканул ректору.
— И что?
— Ни фига. Ректор почитал Москалеву морали — типа, так нельзя, что за пример подаете, — и заткнулся. Ты ж знаешь, ему все до фени, кроме науки — сидит в библиотеке, статейки чирикает.

*

Пьем с Владом пиво в открытом баре у бани. Влад ставит банку на мокрый пластик стойки.
— Пиво — разбавленное, но все равно клево. Надо в норму приходить. Я уже неделю, как дома не был. В пятницу пошел к Хоме — мы с ним в школе учились, потом он пошел по бандитским делам, короче — почти не общались. Ну и так приятно повидались, что завис у него до понедельника. Он подружек вызвонил. А ночью с понедельника на вторник подружки уехали, а мы пошли в магазин — к тому времени все бухло кончилось. А там какие-то ребята, и он их знал, делали вместе дела. Они говорят — поехали с нами в ресторан, платим за все. У них джип такой маленький, «сузуки». Набились в него человек восемь и поперли по проспекту — из окон высовываемся, орем всякую чушь, виски пьем из горла. Менты остановят — они им на лапу и вперед, дальше.
Влад берет банку, делает глоток. На черных мокрых ветках каркают вороны. Продавщица пива смотрит на нас из своего окошка.
— И что дальше?
— Приехали в ресторан, а там пусто, никого нет, одни мы. Только сели — тут облава, ОМОН откуда-то взялся. Всех — к стене, обыскали, документы посмотрели. У всех — пушки, кроме меня. Ну, меня одного и отпустили. Я пошел к своей бывшей однокласснице — она только что из Турции приехала. Мы с ней раньше так дружили, вместе с уроков сбегали, хулиганили — булочки в магазине крали. Она привезла травы из Турции — просто высшая, башню срывает только так. И сама она клевая. Представляешь — ездила в Москву поступать во ВГИК два раза, не поступила, забила на все и уехала в Турцию проституткой. А теперь — пиздец. Говорит, что у нее — СПИД.
— Она была твоей девушкой?
— Наверно, можно так сказать. Сколько времени до пары?
— Двадцать минут.
Подходит алкаш в зеленой шляпе.
— Вы, ради бога, извините меня… Может, опохмелите?
— Ладно, жди. Оставим, — говорит Влад.
Мужик прислоняется к соседней стойке. Дядька в шляпе, с белым шарфе спрашивает у меня:
— Пиво свежее?
— Вроде ничего.
Он идет к окошку.
Алкаш кривится, качает головой.
— Ему еще разница — свежее, не свежее. Тут бы хоть какого…
Влад говорит:
— Да, кстати — Вене сейчас партию ганджа привезли из Гродно, вещество высшее. Тебе не надо?
— Пока нет. Может, потом…

*

Захожу за ржавый навес остановки, расстегиваю молнию джинсов. Струя барабанит по железу. Я кайфую.
Стряхиваю капли, застегиваю штаны, поворачиваюсь. Рядом — мент. Невысокий, толстый, с усами.
— Все, закончил?
Он тычет меня дубинкой в бок.
— Пошли со мной.
— Куда?
— В отделение, как куда?
— А может, отпустите? Ну, я ж только это…
— Если я всех буду отпускать… Ты знаешь, что у меня план на ночь — десять таких, как ты?
— А сколько уже есть?
— Семь. Ты восьмой.
— Ну отпустите, пожалуйста. Такое больше не повторится — первый и последний раз. А?
— Нет, ты мне объясни — чего я тебя должен отпускать? Ты что — лучше всех?
— Да я ж ничего такого не сделал. Студент, захотел вот, а туалета нет рядом…
— Ну и что, что нет туалета? Значит, можно сцать, где попало, да? Деньги есть — штраф заплатить?
— А сколько надо?
— Тысяч пять.
— Так много? Где я их возьму?
— В пизде. Все, пошли со мной, без разговоров.

Подходим к двухэтажному зданию. У входа — два ментовских «уазика». На крыльце курит мужик в гражданском.
Полутемный коридор. Пост. За стеклом — два мента: маленький лысый сержант и здоровый толстомордый старлей. Рядом — две клетки, мужская и женская. В мужской — три мужика, в женской — пьяная старуха с растрепанными седыми патлами.
Сержант встает, выходит в коридор.
— Что, еще одного?
— Да. Пометь там в моем списке.
— Само собой.
— Ну, я порыл.
— Давай.
Сержант поворачивается ко мне.
— Рюкзак сюда. — Он показывает на лавку. — Сигареты, спички есть?
— Нет.
Он достает ключ, открывает клетку.
— Заходи, будь как дома.
— А это надолго?
— Все узнаешь.
Сажусь на край лавки. Рядом — мужик в дерматиновой куртке. У стены дремлют еще два. Мужик спрашивает:
— За что тебя?
— Так, сцал на остановке. А тебя?
— За все хорошее. Не боись, долго с тобой возиться не будут. Протокол — и пойдешь домой.

Сержант открывает клетку.
— Э, если кто сегодня хорошо пожрал, то готовьтесь.
Он вталкивает бомжа в черном замызганном пальто. Бомж неслабо воняет.
Он садится между мной и мужиком, шепчет мне:
— Слушай, ты пригнись, чтоб меня не это… А я… — Он вытаскивает из кармана бычок и коробок спичек.
Я наклоняюсь, бомж прикуривает, затягивается.
— Дай и мне тягу, — шепчет мужик. Бомж передает ему бычок, мужик затягивается, стараясь не прикасаться губами к фильтру.
— За что тебя? — спрашивает мужик.
— Да ни за что. Стояли возле пункта...
— А, валюта…
— Какая, на хуй, валюта? Хотели бутылки сдать. Стояли, курили... Тут, бля, эти гондоны.
Бомж тушит бычок, бросает под лавку.
Сержант подходит к клетке, морщит нос, принюхивается.
— Кто курил, блядь?
Все молчат.
— Еще раз спрашиваю — кто курил? Если, блядь, такое повторится, выведу всех и отпизжу. Ты, на выход. — Он тычет пальцем в бомжа.
Мужик спрашивает:
— А почему его? Только привели — и сразу, а я уже два часа тут…
— Надо будет — посидишь все двадцать два…

Старлей задает бомжу вопросы:
— Фамилия?
— Игнатович.
— Имя отчество?
— Сергей Антонович.
— Бичуешь или прописан?
— Бичую.
— Сколько?
— Полгода.
Старуха в женской клетке орет:
— Выпустите в туалет, суки — я сейчас обосцусь.
— Ну и обосцысь, — кричит сержант. — Тогда, клетку, блядь, языком вылижешь.

Сержант вводит грузина, он садится на место бомжа, оглядывается.
— Я праздновал дэнь рождэнья... Друга, сорок лэт… Выпил сто грамм... Всэго сто грамм. Мнэ надо назад, пятый дэнь гуляем…
Мужик говорит ему:
— Не сцы, часик посидишь — потом догонишься.
Он наклоняется ко мне.
— Может, булавка есть?
— Нету.
— А у тебя?
Грузин роется в карманах, достает булавку, дает мужику. Он прокалывает палец, мажет кровью губы, отдает грузину булавку. Мужик орет:
— Мне плохо, мне плохо! У меня туберкулез, дайте таблетку!
Сержант смотрит на нас из-за стекла.
— Сейчас дам тебе таблетку — палкой по ребрам.
Мужик оттопыривает губы, показывает кровь. Старлей говорит:
— Ладно, вызови скорую, а то еще подохнет. Будет потом геморроя…

Сержант открывает клетку.
— Выходи, посидишь пока здесь. Я скорую вызову. Но если скажут, что наебал — готовься. Гавриленко, на выход.
Один бухой мужик начинает трясти второго.
Старуха вопит:
— Пенсию не платите, суки, надо занимать очередь с вечера на почте, и то еще не хватит. Суки вы хуесосы, вот вы кто!
Старлей орет:
— Успокойся, падла, сейчас уебу.
Мужик выходит из клетки, садится на стул напротив поста.

Заходят врач и медсестра «скорой» в белых халатах.
— Кому здесь плохо?
Старуха орет:
— Мне! Я сейчас усцусь!
— Тихо ты, падла, — говорит сержант. — Здесь он сидел. Съебался, сука? Следующий раз поймаю…

Сижу у стола старлея.
— Имя отчество?
— Владимир Владимирович.
— Где работаешь?
— Учусь в инязе.
— Документы есть?
— Да.
— Покажи.
Я достаю паспорт и студенческий, старлей смотрит.
— Ну, что посадить тебя на сутки или пожалеть?
— Пожалейте.
— Да? И что я с этого буду иметь.
Я молчу. Старлей зевает, показывая желтые зубы.
— Ладно. Протокол составим, заплатишь штраф через сберкассу — все как положено.

*

Шеф заходит в квартиру с желтой бумажкой в руке.
— Всем доброе утро. Вот, смотрите, что мне дали: «Хотите иметь зарплату в 500 долларов? Звоните!». И номер указан. Так что, если кто не совсем доволен своей работой здесь… — Он улыбается и идет на кухню.
— Нам бы сначала свою зарплату за март получить, — громко говорит Ксюха.
Хлопает кухонная дверь. Ксюха смотрит на нас.
— Ну что, как сделаем? Пойдем все вместе, или Люда одна?
— А почему, собственно, я одна?
— Ты больше всех проработала…
— Если идти, то всем вместе. Что за безобразие такое — середина месяца, а зарплату за прошлый никак не дадут. Что он там все высчитывает? У меня в кошельке последняя тысяча осталась.
— А ты б мужа заставила работать, — говорит Серега. — А то лежит на диване, пиво пьет…
— Ну, это не твое дело.
— Ладно, давайте подождем — вдруг он сам заведет разговор, — говорит Людмила. — Вы ж его знаете — молчит, молчит, потом как выдаст что-нибудь…
— «Все получают за март по десять долларов, потому что прибыли мало», — Серега передразнивает шефа.
— Ну, если так, то я сразу ухожу, — говорит Ксюха. — Надоело. Сиди до семи вечера, документы проверяй — и, можно сказать, даром.
— Он же вам подарок сделал — в Прагу свозил на халяву.
— Я тебе что, не говорила, какая там халява? Только гостиница и завтрак, все остальное — за свои деньги. Ладно, пусть так… Но мы ж не гулять ездили — пасли этих туристов придурочных. Это он пиво пил, наслаждался жизнью…

Перевожу на английский письмо шефа.
«Директору Пражской туристической выставки. Уважаемый господин директор! Мы давно уже работаем на вашем рынке и подтверждаем свою приверженность этому туристическому направлению. В этой связи мы хотели бы попросить вас сделать нам скидку на участие в выставке».
Людмила говорит Ксюхе:
— Мы вот собираемся попробовать в инвестиционный фонд — что, по телевизору не видела? Они берут у людей деньги, прокручивают и отдают потом с процентами. Можно очень хорошо заработать.
— Я своему говорила — он ни да, ни нет, такой у меня тяжелый на подъем. А ведь надо что-то предпринимать — не будешь же всю жизнь с родителями? А при таких зарплатах на квартиру за сто лет не накопить.
Серега говорит:
— Правильно твой делает — не надо в такую байду верить, деньги соберут — и свалят, потом ничего не докажешь.
— Да нет, не должны — там же сертификаты все есть, государственная регистрация...
— Ну, смотрите. Мой папашка года три назад тоже в игру сыграл — деньги там надо было кому-то посылать и найти дурных, кто пошлет тебе. Пирамида, короче, такая получалась — кто первый влез, те поднялись, а остальные — сосали лапу.
— Ну видишь, хоть первые, да заработали. Вот и здесь надо стараться побыстрее.
— Ладно, старайтесь, флаг вам в руки. Мое дело предупредить, чтобы потом не плакали, что деньги пропали.

*

Захожу к Андрюхе. На кровати сидит Ира в вытертой джинсовой юбке и свитере крупной вязки. Я говорю:
— Привет.
Она кивает. Андрюха жмет мне руку, спрашивает:
— Пойдешь с нами на концерт?
— А кто играет?
— Новые группы, молодые. Здесь недалеко клуб открылся — около гостиницы «Беларусь». Вот, увидели афишу — «концерт, посвященный группе Нирвана», хотим пойти посмотреть.
— А во сколько начало?
— Вроде, в семь… Что там было на афише, не помнишь?
Ира трясет головой.
— Ну, будем считать, что в семь.

Спускаемся по лестнице. В фойе три араба заводят мотоцикл «Минск», он трещит на всю общагу. Вахтерша затыкает уши.

Идем вдоль трамвайных рельсов, пьем из бутылок пиво «Немига». Лужи почти все высохли. Я расстегиваю «косуху».

Клуб — в трехэтажном ободранном здании. На крыльце курят три девушки лет по шестнадцать. Над дверью — вывеска «Молодежный центр». Мы ставим пустые бутылки у стены.

Бабка-кассирша просовывает в щель билеты. Ира рассматривает облезло-зеленые бумажки.
— Такие раньше были в кино — вот и цена, тридцать копеек. А какие сейчас в кино — не знаю, давно не была.
— И я тоже не был, — говорит Андрюха.
Волосатый чувак в костюме забирает у нас билеты. К стене прислонились два мента с дубинками. Мы проходим в зал.
Из колонок гремит «Нирвана». Десятка два чуваков и девушек болтают между собой, перекрикивая музыку. По сцене в углу ползает на коленях пацан, возится с проводами.
В углу толкутся малолетние панки. Все — в джинсовках с надписями «Sex Pistols», «Гражданская оборона», «Сектор Газа». Девушка в изрезанных джинсах хватает пацана с зеленым гребнем за шею, трясет. Он — ниже ее, худой, щуплый.

На сцене три чувака лет по семнадцать играют «Teen Spirit» «Нирваны». Панки прыгают у сцены, некоторые подпевают. Мы прислоняемся к стене, рассматриваем толпу. Песня заканчивается. Гитарист крутит ручки на усилителе. Колонки свистят, закладывает уши.
Три панка хватают друг друга за шмотки, все падают, махая ногами и руками. Один орет:
— Ты хотел мне выбить зубы!
— Ничего я тебе не хотел.
— Ладно, ты мне не это...
Музыканты начинают «Lithium». Ира говорит:
— Что мы будем стоять? Пошли прыгать!
Выходим на середину зала. Еще человек десять отлепляются от стен, начинают танцевать. По лицу мне хлещут чьи-то мокрые волосы. Две девушки с рюкзаками на спинах обнимаются, одна что-то шепчет другой. Бородатый мужик в очках крутится на одном месте, растопырив руки.

Стоим на крыльце. Андрюха и Ира курят. Рядом барабанщик из группы орет пацану в джинсовой куртке:
— Вы что — дебилы? У пацана сегодня день рождения, а вы доебались…
Он резко бьет чуваку кулаком в нос. Подскакивают еще двое, начинается драка. Мы отходим в сторону.
Из клуба выскакивают менты, молотят дерущихся дубинками.

Следующая группа играет песню «Polly». Публика сдвигается к стенам. Панк-девушка танцует с высоким, стриженным налысо чуваком, Андрюха — с Ирой. Он гладит рукой ее рыжие волосы. Они целуются. Я иду к выходу.

*

Грамматика. Влад дремлет, положив голову на руку.
Звенит звонок, заходит преподша, Ирина Хашимовна. Влад поднимает голову, шепчет:
— Вчера был день — просто высший. Ели ЛСД. Знаешь, что такое ЛСД?
— Так, слышал.
— Хорошее было вещество, голландское. Двадцать баксов за «марку». Мы с Фраем взяли одну на двоих. Артур сначала тоже с нами хотел, но тусанулся в последний момент. А так бы взяли три на двоих — это была бы просто башня. Но он тормознул — типа, в первый раз, никогда не пробовал. Все бегал, спрашивал: «А как это будет? а как подействует?» А что ему ответить? ЛСД действует на каждого по-своему, что ты там почувствуешь — никто не знает. А он спрашивает: «А смогу я заниматься своим любимым онанизмом?» Я говорю: «Сможешь, только зачем? Тебе этого, скорее всего, и не захочется, тебе так будет хорошо». — «А что люди будут думать — что я пьяный?» — «Нет, они будут думать, что ты ебанулся». Вообще, самый кайф, это есть ЛСД летом — куда-нибудь в лес, к речке. Кайфовать, соединяться с природой… А из-за дождя пришлось сидеть в квартире. Потом правда покатались на трамвае — в смысле, на крыше.
— Как — на крыше?
— Очень просто. Ты что, не замечал ни разу — там лесенка сзади, по ней можно залезть на крышу. Мы сначала вдвоем с Фраем залезли — ехали на лесенке, а Перец с Артуром — внутри, фотографировали нас через заднее стекло. А на следующей остановке они вышли и к нам перелезли, и мы все вместе поднялись на самую крышу. Вот это было — высшее. Как на мотоцикле.
— И что, водитель вас не заметил?
— Может, и не заметил.
— А менты?
— И менты — ничего. Мы, правда, ментов не видели — ну, мы и не катались долго, так, несколько остановок. До дома Фрая — и слезли. Перец с Артуром отвалились, им с нами стало скучно — трезвый пьяного не поймет, типа того.

*

Сидим с Олей на лавке у вокзала. Пьем по третьей бутылке пива.
Оля говорит:
— Мне здесь постоянно бухать хочется… Не могу после Германии на все это смотреть…
Я молчу, отпиваю из бутылки.
— …Там такое все яркое, красочное, разноцветное. И люди нормальные — нету столько идиотов, сколько у нас… Водители всегда пропускают, в магазинах никто не толкается, не лезет без очереди… А здесь — одни угрюмые морды…
— Когда ты возвращаешься насовсем?
— Надеюсь, что никогда. Программа обмена закончится летом, но я поступила учиться дальше, до диплома.
— Ну, давай. За твою учебу…
Мы чокаемся бутылками.
Подходят два пацана в клетчатых фланелевых рубашках. Один говорит:
— Вы это… вмазать хотите?
Я поднимаю бутылку пива.
— У нас уже есть, спасибо…
— Не, не пива… Вот… — Он достает из сумки бутылку от водки «Smirnoff». В ней — мутная смесь коричневатого цвета.
Оля спрашивает:
— Что это?
— Как что? Ершило — водка с пивом…
— Не, мы, такое не будем.
— Ваше дело. Ну ладно, мы пошли. Давайте.
— Пока.
Пацаны уходят.
Оля говорит:
— Пошли на дискотеку.
— Нафига? Лучше еще по пиву.
— Нет, ты не понял, я не против и по пиву... Просто, подумала — это по приколу: на дискотеку.
— Наверно. А куда на дискотеку?
— Можно в «Москву». Год назад там были дискотеки, может и сейчас еще есть…

У входа в кинотеатр «Москва» — толпа молодежи. Орут, курят, пьют пиво из бутылок. Многие младше меня — наверно, еще школьники.
В фойе темно, моргает цветомузыка. Молотит однообразный ритм техно. Народ танцует. Над баром светится реклама «Winston».
Я говорю:
— Давай еще по пиву.
— Обязательно.

Танцуем в толпе подростков. В воздухе — запах пота, табака и дезодорантов. От алкоголя и мельканья стробоскопа уносит крышу.
Техно резко обрывается, начинается медляк: «Scorpions», песня «Time». Толпа танцующих редеет, люди тянутся к бару. Я шепчу Оле в ухо:
— Я не умею танцевать медляки.
— И я не умею. Значит, будем танцевать!
Мы, обнявшись, топчемся на месте. Голова тяжелеет, я кладу ее Оле на плечо, слушаю блеющий голос Клауса Майне с акцентом. Оля шепчет:
— Давай свалим.

Идем по проспекту. В ушах звенит. Шмыгают мимо машины. Блестят троллейбусные провода. Несколько мужиков толпятся у зарешеченного окна «ночника». Дед в пиджаке, с медалью, смотрит на нас. В руках — сетка пустых бутылок.
Оля говорит:
— Знаешь, чем еще Германия отличается от нас?
— Чем?
— Свободой?
— В смысле?
— Там люди свободные, раскрепощенные такие, что ли… Я видела ночью в Берлине двух молодых немцев-гомосексуалистов. Красивые такие мальчики. Стояли в центре города и целовались, и на все им было наплевать. У нас здесь разве такое возможно?
— Не-а. Люди не привыкли.
— Ну вот.

Площадь Победы. Выходим из перехода к вечному огню. На мраморной плите валяется букет завядших цветов. Оля выставляет руки над огнем, греется. Я — тоже. По проспекту проезжают редкие машины. Впереди начинается «стометровка» — на ней переминаются с ноги на ногу проститутки. Светится орден на верхушке монумента. Мы целуемся.

Спускаемся в переход. Горят лампы под грязно- белыми колпаками. Под таксофонами стоит бутылка из под шампанского. Оля говорит:
— Поехали ко мне — поймаем машину.
— А твои?
— Никого нет дома.

Лежим на кровати. Она говорит:
— В одиннадцатом классе я спала с грузином. У него была своя фирма — в квартире, недалеко отсюда. Я думала, что он даст мне за это деньги... Много денег. Мне тогда очень нравились мотоциклы, а родители никогда бы мне не купили. И я начала придумывать всякие способы, как сама заработаю на мотоцикл. Сначала думала, что буду продавать машины, иномарки. Их пригоняют из Германии, например, по пятьсот долларов, а я буду покупать и продавать потом по восемьсот. Еще была идея открыть агентство недвижимости — находить людям квартиры, а мне чтоб платили проценты. А потом познакомилась с грузином…
— И он дал тебе денег?
— Нет. Мы только ходили в ресторан раза два… В гостинице «Минск»… И подарил мне эротические трусики — они тогда продавались в первых «комках»: маленькие, сворачиваются в футляр в форме ореха. Какая-то дурацкая надпись типа «Подарите вашей любимой девушке орех»… Я их выбросила…
Оля берет из пачки «Galoise» сигарету, щелкает зажигалкой, выпускает дым.
— Тебя не обломало, что я про это рассказала?
— Не-а.
Я придвигаюсь ближе. Мы лежим, обнявшись.

Вылезаю из-под одеяла, иду на лоджию. Льет дождь, гремит гром. Босые ноги мерзнут на мокром цементе. У подъезда дерутся два алкаша. У одного разбит нос, дождь размыл кровь по подбородку.
Оля, завернувшись в одеяло, выходит на лоджию. У нее в руках сигареты и зажигалка. Она спрашивает:
— Это первая гроза здесь в этом году?
— Наверно.
Я обнимаю ее, мы целуемся.
Она закуривает, выпускает дым.
Внизу один алкаш, шатаясь, идет к подъезду. Второй медленно поднимается с асфальта, хватается за дерево.

Просыпаюсь от воя автомобильной сигнализации. Она несколько раз меняет мелодию и обрывается. Оля открывает глаза.

Курим на балконе. Над домами висит оранжевое солнце. Дворник в синей куртке метет улицу. Я говорю:
— Мне надо уходить.
— Хорошо.
— Значит, ты послезавтра уезжаешь?
— Да. Ты приедешь ко мне?
— Обязательно.
— Я сделаю тебе приглашение. Мне люди, у которых я сначала жила, сказали: если надо кого пригласить — родственников там, друзей, — то без проблем…

*

Шеф берет пачку «зубров», разрывает банковскую упаковку, начинает считать.
— Итак, Владимир, вынужден тебя огорчить. Прибыль у нас в марте получилась маленькая. В основном, конечно, из-за того, что девушки наши ездили в поездку. Но я думаю, что ты со мной согласишься: поздравить женщин в такой праздник — дело святое. Ну и, по-прежнему, твоего вклада в общее дело не ощущается, поэтому мне пришлось принять непростое решение… — Он берет из пепельницы сигарету, затягивается, отпивает кофе. — Я надеюсь, что мы расстанемся друзьями. А может, еще и встретимся в будущем. Вдруг те проекты, о которых я говорил, заработают, и тогда нам понадобится человек вроде тебя, который мог бы ими заняться и поднять, так сказать, на должный уровень. Но пока — я хочу, чтобы ты меня правильно понял — я не могу держать на зарплате человека, который не приносит прибыли. У твоего приятеля, Сергея, похожая ситуация — у него не так много работы, но если его уволить, мы останемся без курьера. Так что…
— А как с зарплатой?
— За март я могу заплатить тебе по нашей новой схеме двадцать долларов. И то — я их, можно сказать, беру из своего кармана, отрываю от семьи. Ну а за апрель… — Шеф разводит руками.
— Но уже двадцать пятое число, я почти месяц отработал…
— Да, я понимаю, но, к сожалению…
— Если вы собирались меня уволить, то сказали бы раньше — я бы не выходил на работу…
— Ладно, так и быть. Поддержу тебя финансово, опять из своих личных средств. Еще двадцать долларов за апрель. Итого — сорок долларов. По курсу четыре пятьсот двадцать… Это будет…- Он жмет кнопки на калькуляторе. — …Сто восемьдесят — восемьсот.
На столе лежит газета, в ней — большая реклама «Приорбанка»: «Внимание! Новая услуга — размен стодолларовых купюр. В неограниченном количестве и любым номиналом».

*

Напротив иняза, у немецкого посольства, — очередь: человек пятьдесят. Я спрашиваю:
— Кто последний на визу?
— Я, — отвечает сутулый дядька с длинными волосами, в больших очках. В руке у него тряпичная сумка, из нее торчат свернутые бумажки.
— Хорошо, я за вами.
Вытаскиваю из рюкзака тетрадку по немецкому, открываю. От мужика воняет.

Сую под стекло факс приглашения. За стеклом — девушка в белой блузке. Лет двадцать пять, короткие светлые волосы. Я говорю:
— Здравствуйте.
— Здравствуйте. С какой целью едете в Германию?
— Частный визит.
Она просматривает анкету.
— Паспорт будет готов двенадцатого. С вас двадцать марок — консульский сбор за визу.
Я вытаскиваю из кармана две купюры с портретом Гаусса — вчера купил в обменнике на площади Победы.
— До свидания.
— До свидания.

*

Суббота. Полдвенадцатого. Я один в комнате, Дрон и Дэмп уехали на выходные домой. Надеваю старые «ливайсы», «косуху», обуваю кеды и выхожу в коридор. Дергаю дверь 12-01 — заперто. Стучусь — никто не отвечает. Иду к лифту.

На остановке — никого. Подъезжает красно-желтый трамвай, я поднимаюсь по ступенькам. Вагон — почти пустой, только на передних сиденьях — семья: муж, жена и двое детей, мальчик и девочка. Взрослые вяло переругиваются, дети клюют носами.
Прохожу по вагону, сажусь сзади. В открытые окна задувает прохладный ночной воздух.

Парк Горького — большой, темный и мрачный. Под лавками валяются бутылки от водки и пива, раздавленные пластиковые стаканы, смятые сигаретные пачки. На аллеях пусто, я сворачиваю на тропинку.
Из кустов выходит чувак в белой рубашке. У него испуганное лицо. Он говорит:
— Не подскажешь, где здесь туалет?
— В такое время туалет не очень-то нужен…
— Не, ты знаешь, я тут стал под кустом — подходит мужик и говорит: давай я у тебя отсосу.
Я махаю рукой в сторону центрального входа.
— Туалет — там.
— Спасибо.
Чувак поворачивается, уходит.
За кустами страстно целуются парень и девушка. Его рука лазит у нее под юбкой.

Вокзал. Подхожу к окошку пивного ларька. Передо мной в очереди — два чувака. Один говорит продавцу в замызганном фартуке:
— Ты мне смотри, чтоб свежее. А то, не дай бог…
— Ну и что ты мне сделаешь?
— Увидишь.
— Напугал ты меня.
Продавец дает чувакам две поллитровые банки, они встают у стойки. За соседней пьет пиво дядька в плаще и шляпе. Перед ним на куске газеты — сушеная рыбина.
Стойка рядом свободна. Я ставлю на нее свою банку, поднимаю глаза на рекламу «Приорбанка». Буква «а» не светится.

Иду вдоль ограды депо. Визжат электровозы. На лавках сидят вокзальные бомжи, подростки и командировочные.
Сажусь на свободную лавку. На соседней — лысый мужик в пиджаке, в очках и араб в черной ветровке. Лысый смотрит на меня, я отворачиваюсь.

По аллее медленно проезжает ментовский «уазик». Лысый встает, идет ко мне. Араб остается сидеть.
— Можно мне здесь присесть?
— Пожалуйста.
Мужик смотрит на ограду депо, поворачивается ко мне. Я вожу кедом по земле, делаю канавку. Он говорит:
— Хорошая сегодня ночь.
— Ну да, наверно.
— А для кого — и не очень. Имею в виду — если кого обокрали или обули. Но с вами, надеюсь, такого не случилось?
— Нет.
— Я понимаю, конечно, что это... криминальное несколько предложение, но иногда кажется, что такая вот ночь может стать самой лучшей в жизни. Вы меня понимаете?
— Более-менее.
— Вот мы могли бы поехать ко мне. На такси. Один уже есть. — Он кивает на араба. — Ну, и вы тоже. Я бы вас в ванне вымыл, пивом напоил, а?
Я молчу. Араб встает с лавки, подходит, садится рядом с мужиком. Мужик обнимает его за плечи, поворачивается ко мне.
— Ну так как? Я понимаю, конечно… Но вы ж видите — я не криминал какой-нибудь. Работаю в НИИ ЭВМ, могу показать пропуск…
Араб гладит мужика по ноге.
— Видите, он уже торопит. А ведь могли бы и без него, только мы с вами. Ну, как?
— Никак. Не интересует.
Я встаю с лавки, иду к вокзалу, оборачиваюсь. Мужик смотрит мне вслед. Араб сидит, положив ему голову на плечо.

*

Автобус подъезжает к таможне, останавливается. Народ начинает выгружаться. Почти у всех — огромные баулы, едут в Польшу торговать. Гудят моторы. Где-то гавкают собаки.

Сонный таможенник роется в моем рюкзаке. Две бутылки водки, батон, банка тушенки и банка сгущенного молока. Он расписывается в декларации, я прохожу в следующую комнату. Светятся зеленые точки электронных часов: 02:23.

Туалет. Мою лицо холодной. В раковине валяется выжатый тюбик от зубной пасты «Colgate».

Выхожу на Восточном вокзале, стараясь не высовываться из толпы. Четверо рэкетиров нагло разглядывают приехавших. У одного на сломанном носу — очки.
Краем глаза вижу — рэкетиры выхватывают из толпы пацана. Он отдает им зеленые купюры. Я захожу в вокзал. До автобуса на Франкфурт — четыре часа.

Сажусь на лавку на набережной Вислы. Достаю из кармана «косухи» складной металлический нож. На ручке — цена: «99 коп». Вытаскиваю из рюкзака замасленную банку тушенки. Открываю ее ножом, кладу куски тушенки на хлеб.
Бетонные плиты набережной покрыты польскими граффити. По Висле плывет теплоход.

*

Франкфурт. Грузовой переход. Фуры по одной подъезжают к пограничной будке. Темнеет.
Махаю рукой. Тормозит «Scania» с российскими номерами.
Водитель — маленький, пожилой, в очках с толстыми стеклами.
— Здравствуйте! Не подвезете в Германию?
— Что, путешествуешь?
— Ага.
— Ну, залезай.
Поднимаюсь в высокую кабину, бросаю рюкзак под ноги. Фура впереди трогается, наша — тоже.
— Куда тебе?
— В Берлин.
— Мне — подальше, в Голландию. Но до Берлина я тебя не довезу — километров десять, потом — в «отстойник», спать. У немцев — ограничение: больше двенадцати часов в сутки ехать нельзя, могут оштрафовать.
— А почему так?
— Профсоюзы. Раз у них самих больше нельзя, то требуют, чтобы и все остальные. Уроды...
— А как они узнают?
— Обыкновенно. Вот шпион. — Он щелкает по панели. — Все записывает: сколько еду, с какой скоростью… У них здесь все это хитрожопо сделано. А кто у тебя в Берлине?
— Так, друзья.
— Не бойся, высажу тебя на стоянке — сразу подберут. Отсюда до Берлина — километров сто пятьдесят, всего ничего.
Справа светится красно-желтая заправка.
— Здесь — Европа, цивилизация, а там... — Мужик отрывает руку от руля, махает назад. — Полная жопа. Ельцин, скотина, Россию распродает. Сначала Горбачев довел до ручки, теперь этот хочет завершить. Все, недолго осталось.
— И что будет?
— Что будет? А я тебе скажу, что будет. Пиздец будет полный. Вот что.
— В каком смысле? Третья мировая?
— Нет, это вряд ли. Воевать на нас никто не полезет — кому мы сейчас нужны? Для них, для немцев, американцев всяких, мы — во-первых — источник сырья, а во-вторых — рынок сбыта. Так что мировая — вряд ли. Не тот момент. А вот если гражданская или что-то подобное — не удивлюсь. Видишь, что происходит в Югославии? А ведь была благополучная страна, я в восемьдесят первом году по путевке ездил. Ты вообще первый раз за бугром?
— Третий. Два раза в Польше был.
— Ну, Польша… Нашел мне заграницу. Вот сейчас настоящую заграницу увидишь. А главное — палку поставь какой-нибудь немке, иначе считай, что и не был в Германии. Все они бляди — и немки, и наши. У меня вот — жена молодая, можно сказать. На семнадцать лет старше я. Ребенку два года. И что ты думаешь? Гуляет. Я все знаю, конечно. Только я в рейс — она мужика приводит. Я ее убью когда-нибудь, на хуй. И ничего мне не сделают. Посадят месяца на три, потом отпустят по амнистии, раз ребенок малый.
— А может, это неправда?
— Что неправда?
— Что гуляет…
— Я что, похож на дурака? Между прочим, я в свое время университет закончил, аспирантуру, преподавателем философии работал. Что, не веришь?
— Верю. Просто как-то странно…
— Ничего тут странного нет. Я давно просек, что к чему. И философия мне в этом помогла: понял, что ситуация меняется, что надо деньги зарабатывать, а не болтать. Я семь лет назад пошел к институтскому начальству и говорю, что так и так, на свою зарплату содержать семью не могу — я тогда еще с первой жил. И мне разрешили после занятий, во вторую смену, работать водителем на хлебозаводе. А три года назад ушел из института своего в дальнобои — причем переводом, без потери стажа. С кафедры философии — на автобазу, и переводом? И нисколько не жалею. Жировать не жирую, но на хлеб с маслом хватает. Чего ей еще надо? Подруги вон улицу метут, объявления расклеивают… Она, кстати, моей студенткой была.
— А-а-а...
— Что «а-а-а»? У нас с ней знаешь, какой красивый роман был? Все завидовали. Встречал ее после занятий, цветы дарил, в рестораны приглашал — не то, что студентик какой-нибудь нищий. А как начал ездить в рейсы, сразу началось. Я ведь, в первую очередь, для нее стараюсь. Мне не так много и надо — старый уже. Ладно, что про это говорить…
Смотрю в окно. Такой же пейзаж, как был в Польше: шоссе, знаки, рекламные щиты.
— А вот и стоянка уже.
— Там туалет бесплатный?
— Да.
Фура притормаживает.
— Ну, счастливо. Становись на выезде к трассе и голосуй — кто-нибудь подберет.
— Спасибо. До свидания.
Я поднимаю рюкзак, выпрыгиваю из кабины.

Беру в руки пахучий розовый обмылок, включаю воду. На плитках нацарапано: «Эндрю, Москва 23/08/93». Сушилка не работает, я вытираю руки о джинсы.

Махаю белому «ауди». Машина тормозит. За рулем — чувак в бандане. Он наклоняется, открывает дверь. Я спрашиваю:
— Берлин?
Чувак говорит по-английски:
— Берлин — нет, могу до поворота, шестнадцать километров.
Я сажусь, машина трогается.
Чувак спрашивает:
— Откуда ты?
— Из Белоруссии.
— А где это?
— Часть бывшего СССР.
— А-а-а. Короче, Россия.
— Ну, можно и так.
— А где ты выучил английский?
— В университете. А ты?
— Учил в школе. — Он хохочет. — Нет, шучу. Я занимаюсь спортом — серфингом. Знаешь серфинг? Я каждый год несколько месяцев провожу во Флориде и несколько месяцев во Франции. Я и по-французски говорю. Parlais-vouz Francaise?
Я мотаю головой.
— Значит, из России?
— Да.
— Там у вас сейчас плохо, много политических проблем?
— Типа того.
— У меня есть один друг из Варшавы…
— Так это же не Россия…
— Ну и что? Все равно — Восточная Европа. Правильно?
— Правильно.

Серфер тормозит на большой стоянке с заправкой, кафе и магазинами. Я выхожу. Он улыбается во весь рот, говорит:
— Удачи!
— Спасибо, тебе тоже.

Захожу в магазин, беру «сникерс» и банку кока-колы. С двадцатки баксов веснушчатая немка дает мне тридцать марок и мелочь. Выхожу на улицу, сажусь на траву. Светятся желто-зеленые надписи на заправке. По автобану катятся фуры и легковые. Почти не холодно. Смотрю на часы. Полвторого ночи.
Выбрасываю обертку от «сникерса» и банку в мусорку, иду к выезду с заправки.

Голосую. Останавливается «мерс» с польскими номерами. За рулем — мужик в шортах и майке с растянутым горлом.
— Берлин?
Он что-то говорит по-польски.
— Берлин?
— Окей. Секс.
Поляк проводит рукой у себя между ног. Я захлопываю дверь. «Мерс» уезжает.

У заднего входа в магазин — деревянная лавка. Ложусь, кладу рюкзак под голову, поджимаю ноги, закрываю глаза.

Просыпаюсь, вскакиваю. Почтальон с велосипедом, в фуражке трогает меня за плечо. Он показывает свернутой газетой на почтовый ящик над лавкой. Я беру газету, сую в щель. Почтальон говорит:
— Данке шён.

Сижу на заднем сиденье «БМВ». За рулем — мужик в костюме и белой рубашке. Рядом на сиденье — черный кожаный портфель.
Мужик говорит по-английски:
— Понимаю, у вас сейчас драматические перемены... Это очень хорошо, что у вас тоже демократия и рыночные реформы. Шоковая терапия — это трудно, но все-таки это — шаг на пути к цивилизации, от этого никуда не уйти. Главное, что коммунизм сокрушен. Правда ведь?
— Ну, да. Наверно…
— Конечно, вам сейчас тяжело. Но скоро будет легче. Все страны проходят через это. Другой модели, кроме капитализма, нет. Все это поняли, и лучше было бы для вас, если бы вы поняли это раньше. Возьмите Чехословакию или Польшу — там реформы уже идут полным ходом. Но и у вас, в России, все будет нормально, я уверен. Вы уже можете покупать западные товары, и молодые люди, как ты, могут путешествовать в Европу. А потом ты приедешь домой и расскажешь про рыночную экономику и капитализм, и еще больше людей у вас там поймут, что от этого никуда не уйти.
Звонит радиотелефон. Мужик берет трубку, что-то быстро говорит по-немецки. Я не понимаю ничего, кроме «Русланд». Он выключает телефон, кладет трубку.
— Куда тебе в Берлине?
— Все равно. Главное — к метро.
— А кто у тебя здесь?
— Друзья.
За окном — пригород. Серые однообразные дома, яркие рекламные щиты.
Немец включает радио, щелкает кнопкой, переключая с одной станции на другую. Играет «Секс пистолз» — он оставляет эту музыку, довольно покачивает головой.
— Классная песня. Знаешь, кто поет?
— Знаю, «Секс пистолз».
— Что, в России тоже знают «Секс пистолз»? Не думал, не думал. А вообще — отлично. Группа моей молодости. Я ведь тоже был когда-то панком. С гребнем ходил. А теперь уже и волос-то не осталось. — Он проводит рукой по лысине, криво улыбается. — Классное было время. Шестнадцать лет. Анархия. Революция. Панк. Если в молодости не побеситься по-настоящему, будешь потом всю жизнь жалеть.
— А как же революция?
— Какая еще революция? Никто ни в какую революцию не верил. Даже английские панки, те, кто все это придумал. Панк — это значит напиться в жопу и потрахаться стоя, в зассанном подъезде. А революция — это так, фантазии.

На платформе метро — почти пусто. Два китайца пьют колу из банок. Я разглядываю автомат с «марсами», «сникерсами» и другими шоколадками.

На стекле вагона выцарапано «РУ5». На дверях — бессмысленная сетка граффити. Толстый пацан в черной кепке «Renault» читает книгу «Wie eine Rose im Winter».

Выхожу из поезда. Оля ждет на платформе, в голубых джинсах и черной майке. Мы обнимаемся.
— Привет.
— Привет.
— Как доехал?
— Нормально.

Деревянный забор заклеен афишами «Ace of Base», некоторые — оборваны. Между афишами — надпись баллончиком: «Turken — Aus!»
Я спрашиваю:
— Что это значит? Турки — вон?
— Да.
— Что, немцы не любят турок?
— Некоторые не любят. Всякие националисты и неофашисты.
— А таких здесь много?
— Судя по газетам — много, но сама я ни разу не видела. Давай зайдем в супермаркет, купим пива.
— Давай. А тебе в университет не надо? Сегодня, вроде, пятница…
— Не-а. У меня в пятницу занятий нет. Длинный уикенд. Супер, правда?

Качу тележку между рядами разноцветных коробок и пакетов. Оля говорит:
— Когда я только приехала, меня не то, чтобы потрясло это изобилие, но я как-то растерялась. Первые две недели жила в семье. Нормальные такие люди, обеспеченные, интеллигентные. Музыку классическую слушают, книги читают. Это они тебе приглашение сделали… Так вот, в первый день взяли меня с собой в супермаркет, а там сорок сортов сыра. И они спрашивают: какой ты хочешь? А мне сложно выбрать, потому что я практически ни одного не знаю…
— Может, они над тобой издевались? Видели, наверно, по телевизору пустые полки года три назад…
— Да нет, вряд ли. Я же говорю: они — нормальные люди. Мы и сейчас поддерживаем отношения — раз в месяц они приглашают меня на ужин. Только Дорис… Она вроде как начинает ревновать Маркуса ко мне. Все-таки, ей уже сорок три, хоть и хорошо выглядит, следит за собой…
Слева — отдел сыра. В застекленном прилавке выложены разные сорта. Я говорю:
— А какая вообще проблема насчет сыра? Можно тыкнуть пальцем в любой, если ни одного не знаешь…
— А вдруг окажется невкусным?
— Ну, если только так… Да, года два назад от этого изобилия поехала бы крыша. А сейчас в «Центральном» универсаме почти столько же всего, только дорого…
— В этом и разница, — говорит Оля. — Здесь все дешево. Ну, для обычного человека, я имею в виду.
Подходим к холодильникам с пивом. Усатый толстопузый немец грузит в тележку блоки банок «Holsten». Оля шепчет мне:
— Вот тебе — экспонат. Типичный бюргер. Такими привыкли считать немцев. Стереотип. К счастью, здесь не все такие.

Лежим на кровати, пьем из банок пиво «Berliner Kindl». За окном — бледное неяркое небо. В комнату залетает шум машин и обрывки уличных разговоров.
Оля затягивается сигаретой, стряхивает пепел в банку.
Я проглатываю последние капли пива.
— Больше нет?
— Не-а.
— Пошли, может, возьмем еще?
— Давай лучше на дискотеку. Как тогда в Минске — мне понравилось. А тебе?
— Мне тоже.
— А здесь это еще в сто раз круче.
— Ну пошли.
Я встаю с кровати, беру со стула рубашку, надеваю.

На стенах дискотеки — абстрактные картинки в рамах. Моргает цветомузыка. Молодежь прыгает под монотонный ритм, в толпе полно негров и турок. Песня останавливается, диджей что-то орет по-немецки. Оля говорит:
— Хочу пить.
Протискиваемся к бару. Я достаю двадцать марок, говорю девушке за стойкой:
— Цвай бир.
Она забирает купюру, берет с полки над стойкой бокал, ставит под кран.
Я спрашиваю Олю:
— Ты когда теперь домой собираешься?
— Может, на Рождество. А может и нет... Мама говорила, что сама хочет приехать…
Барменша кладет на стойку круглые картонки «Warsteiner», ставит на них бокалы, сует мне в ладонь десять марок и монеты.
Оля говорит:
— На фига тебе уезжать? Оставайся в Германии…
— И что я здесь буду делать?
— Учиться, работать… Разве не видишь, как здесь все проще и лучше?
— Может, и лучше. Ладно, давай лучше выпьем.
Мы чокаемся бокалами.

*

К будке остановки прислонился толстый мужик в майке «I Love Berlin», темно-синих джинсах и белых кроссовках «Аdidas».
К нему подходит другой, в сером мятом плаще и старомодной шляпе, говорит по-русски:
— Что, Семен Аркадьевич, все-таки выбрались?
— Ага, решил вот, с позволения сказать, выйти, пробздеться.
— Пробздеться — святое дело. Кстати, слышали, что Островские уже здесь?
— Давно?
— Да, почти полгода.
— Тоже через Израиль?
— А как еще?
Оля говорит:
— Таких все больше становится, иногда просто неприятно. Как будто не в Берлине, а дома… Этот толстый похож на моего учителя физкультуры. Гад был редкостный. Когда мы ему говорили, что не можем заниматься из-за того, что месячные, он никогда не верил, посылал к медсестре за запиской…
— И вы ходили?
— А что было делать? Иначе двойки ставил…
— А что медсестра?
— Медсестра нам верила, хорошая была тетка.
— А вы ее обманывали?
— Иногда.

Сидим на лавке на Александр-платц, пьем из бутылок «Warsteiner». Над площадью торчит телебашня.
На краю фонтана — кучка панков. Они что-то громко орут, хватают друг друга за одежду. С ними — две черные овчарки, они плещутся в фонтане.
Рядом на лавках сидят обычные, нормально одетые немцы, пьют пиво, кока-колу, едят мороженое, читают газеты.
Подходит девушка с панковским гребнем, в короткой кожаной юбке и рваных ажурных колготках. В руках — пластиковый стакан, на нем — надпись фломастером по-немецки. Я понимаю только одно слово — «punks».
Нахожу в кармане несколько мелких монеток, бросаю в банку. Девушка улыбается, кивает, идет к дядьке с газетой на следующей лавке.
Оля говорит:
— Они что, тебе нравятся?
— Не то что нравятся, но это — протест какой-то, позиция. Они — как бы против общества.
— Как же они против, если на нем паразитируют? Люди, которые дают им пфенниги, они ведь и есть общество. Или нет?
— В общем, да. А какая, на фиг, разница?

Сквер. На траве сидит веселая компания, все пьют пиво, хохочут. Мы идем по дорожке, пьем «Heineken».
Впереди нас бомж катит ржавый велосипед, обвешанный пластиковыми пакетами. Он останавливается, достает из кармана стакан из «Макдональдса», расстегивает ширинку, подносит к ней стакан.
Оля отворачивается. Я говорю:
— По-моему, здесь бомжей еще больше, чем у нас…
— Может быть. Но здесь даже и бомжи цивилизованные. Смотри.
Я оборачиваюсь. Бомж подходит к урне, бросает в нее стакан.
Оля говорит:
— У нас бы что, так сделал? Ладно, ну их, этих бомжей… Давай лучше купим вина, набухаемся. Мне завтра в универ, выходные кончились…

*

Утро. Оля собирается в университет — кладет в рюкзак тетради и книги. Я лежу на кровати, пью «Warsteiner», смотрю в потолок.
Оля подходит к зеркалу, начинает красить губы. Я поднимаюсь, бросаю пустую банку в мусорку, подхожу к окну.
Пасмурно, идет дождь. Через дорогу — серые дома, почти такие, как у нас. Толпа людей на остановке садится в зеленый автобус. Я спрашиваю:
— Может, забьешь на учебу?
— Нет, надо идти.
— Ладно.
— Лучше ты останься еще на пару дней. Куда ты так торопишься — назад в «совок»?
— А что здесь такого особенного? Страна как страна…
— Ты что, не видишь, насколько здесь лучше?
— Вижу. Денег больше.
— Не только денег. Здесь — удобней, уютней как-то. Нет всего этого говна…
— А что есть?
— Да все, что хочешь, все, что угодно.
— Как при коммунизме?
— Можно и так сказать.
Я напеваю:

А при коммунизме все будет заебись,
Он наступит скоро, надо только подождать…

— Ладно, я пошла. До вечера.
Оля подходит ко мне, я целую ее в щеку. Она надевает ветровку, выходит.
Я иду на кухню, достаю из холодильника банку «Warsteiner», срываю кольцо, делаю глоток.

Гуляю по улице. Дождь почти перестал. Куда-то идут дети с яркими разноцветными ранцами, мужики в пиджаках и белых рубашках. Под стеклянным навесом остановки растаман с «дрэддами» читает книгу. За стеклом кафе, лицом к улице, сидят парень и девушка, в руках — белые фарфоровые чашки.

IV

Махаю фуре с белорусскими номерами, она тормозит.
Открываю дверь. Водитель — загорелый, в шортах и шлепанцах.
— Извините, вы не подвезете по Польше? Я — студент, путешествую автостопом.
— Ладно, залазь.
Я поднимаюсь в кабину. Фура трогается.
— Только я сначала заправлюсь, а потом еще спать буду на стоянке…
— Мне спешить некуда.
— Ну и хорошо. Тебя как зовут?
— Вова.
— А я — Гена.
Он сует мне ладонь.
— За день Польшу проедем. Я через Варшаву пойду, по самому центру — там кольца нет. Ты был в Варшаве?
— Был.
— Ну, еще посмотришь.

Просыпаюсь. Уже светло. Гена храпит на спальном месте. Открываю дверь, выпрыгиваю, разминаю ноги. Рядом — еще две фуры с белорусскими номерами.
Поворачиваюсь спиной к шоссе, расстегиваю штаны. Струя льется на масляное пятно и смятую пачку «Marlboro».
Подходит Гена, становится рядом, развязывает шнурок на шортах.
— Сцать в Европе не возбороняется, даже при полиции. — Он улыбается. — Не, серьезно…

Над домами торчит серая громадина, похожая на московские «высотки». Я видел это здание год назад, когда закупались на стадионе.
Гена говорит:
— Раньше это был Дворец имени Сталина.
— А сейчас?
— Сейчас — не знаю. Как тебе вообще Европа?
— Так, нормально. Интересно, в общем.
— А почему не захотел остаться? Закрепился бы…
— Кому я в этой Европе нужен?
— Тоже правильно. Мои хлопцы знакомые где только не работают — кто в Германии таксистом или бус-фарером, кто в Израиле, а один вообще — в Чикаго. А мне и у нас хорошо. Работа есть, все более-менее… Квартиру купил в Гродно, трехкомнатную — первый этаж, правда, но все равно… «Аудюху» восемьдесят пятого года из Германии пригнал. Когда рейс хороший, не стоишь, не ждешь три дня погрузки, — есть время на свалки заехать. Я себе тот раз телефон привез с трубкой. Рабочий, все в порядке. Трубка метров на пятьдесят берет…
Фура едет по узкой улочке в центре. По тротуару гуляют люди. За столиком открытого кафе две девушки чокаются бокалами с красным вином. Одна смотрит на нас, улыбается, машет рукой. Я машу в ответ.

© В. Козлов, 2004
Техническая редакторская обработка admin, 2009